Неточные совпадения
— Из Брянска попал
в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть
в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
Обычный шум мирной работы ножей и вилок звучал по-новому, включая
в себя воинственный лязг
ножен сабель.
Ножны у ней сделаны, кажется, из кожи акулы и все зашиты
в шелк, чтоб предостеречь от ржавчины.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли
в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из
ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Присяжные позвонили. Жандарм, стоявший с вынутой наголо саблей у двери, вложил саблю
в ножны и посторонился. Судьи сели на места, и один за другим вышли присяжные.
Понимаешь ли ты, что от иного восторга можно убить себя; но я не закололся, а только поцеловал шпагу и вложил ее опять
в ножны, — о чем, впрочем, мог бы тебе и не упоминать.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный меч свой вместе с
ножнами в глубину морскую…
Начиная с лестниц, ведущих
в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты
в засаленное платье и грязные передники, а ножи
в неопрятном виде лежат
в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных
ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Весь надзор теперь сводится к тому, что рядовой сидит
в камере, смотрит за тем, «чтобы не шумели», и жалуется начальству; на работах он, вооруженный револьвером, из которого, к счастью, не умеет стрелять, и шашкою, которую трудно вытянуть из заржавленных
ножен, стоит, смотрит безучастно на работы, курит и скучает.
Бек-Агамалов резко со стуком вбросил шашку
в ножны.
Ромашов вытащил шашку из
ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже
в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он
в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку.
Ему нужно было отвести на чем-нибудь свою варварскую душу,
в которой
в обычное время тайно дремала старинная родовая кровожадность. Он, с глазами, налившимися кровью, оглянулся кругом и, вдруг выхватив из
ножен шашку, с бешенством ударил по дубовому кусту. Ветки и молодые листья полетели на скатерть, осыпав, как дождем, всех сидящих.
Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал шашку
в ножны. Он тяжело дышал, и весь он
в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу.
В училище меня учили, как командовать солдатом, но совсем не показали, как с ним разговаривать. Ну, я понимаю — атака. Враг впереди и близко. «Ребята, вся Россия на нас смотрит, победим или умрем». Выхватываю шашку из
ножен, потрясаю ею
в воздухе. «За мной, богатыри. Урррраааа…»
Капитан мгновенно скомандовал роте: «стой, вольно!» Ружья у солдат опустились, офицеры всунули свои сабли
в ножны, послышались чиханье, сморканье и мелкие разговорцы.
Затем Сергей Степаныч громко и троекратно ударил эфесом висевшей на нем шпаги, вынимая оную до половины и снова опуская ее
в ножны.
И, опустив тесак
в ножны, он подошел к месту, где сидел царь.
Другой, крещенный святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из
ножен, становился
в боевую позицию.
Юсуф казался спокойным
в присутствии Шамиля, но когда его вывели из кунацкой, он бросился на того, кто вел его, и, выхватив у него из
ножен кинжал, хотел им зарезаться, но его схватили за руки, связали их и отвели опять
в яму.
На другой день Передонов с утра приготовил нож, небольшой,
в кожаных
ножнах, и бережно носил его
в кармане. Целое утро, вплоть до раннего своего обеда, просидел он у Володина. Глядя на его работу, делал нелепые замечания. Володин был попрежнему рад, что Передонов с ним водится, а его глупости казались ему забавными.
— А потому знаю, что слышал своими ушами, как этот душегубец сговаривался с такими же ворами тебя ограбить. Нас дожидаются за версту отсюда
в овраге… Ага, собака, очнулся! — сказал он незнакомцу, который, опомнясь, старался приподняться на ноги. — Да не уйдешь, голубчик! с вашей братьей расправа короткая, — прибавил он, вынимая из
ножен саблю.
Ты, кажется, одет не чернецом; а что твой меч
в ножнах не оставался, так этому я сам был свидетелем.
Да, а около матери всё чаще является дочь, скромная, как монахиня или как нож
в ножнах. Мужчины смотрят, сравнивают, и, может быть, некоторым становится понятно, что иногда чувствует женщина и как обидно ей жить.
Войдя
в кабинет, я прямо подошел к стене, снял с нее револьвер, осмотрел его — он был заряжен, — и положил на стол. Потом достал
ножны из-за дивана и сел на диван.
— Первое, что я сделал, я снял сапоги и, оставшись
в чулках, подошел к стене над диваном, где у меня висели ружья и кинжалы, и взял кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Я вынул его из
ножен.
Ножны, я помню, завалились за диван, и помню, что я сказал себе: «надо после найти их, а то пропадут». Потом я снял пальто, которое всё время было на мне, и, мягко ступая
в одних чулках, пошел туда.
А сколько было дам! смуглых и белолицых, длинных и коротеньких, толстых, как Иван Никифорович, и таких тонких, что казалось, каждую можно было упрятать
в шпажные
ножны городничего.
Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел
в комнату барина. Костюмирован он был странно донельзя. На нем была зеленая, сильно подержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и, по-видимому, шитая на человека, ростом на целый аршин выше Петрушки.
В руках он держал шляпу, тоже с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имел лакейский меч
в кожаных
ножнах.
Но чем объяснить, что сколько бы раз ни командовали: «Палаши (или сабли)
в ножны, пики за плечо!» — лошади остаются безучастны к такой команде; но едва начальные слова той же команды раздадутся к концу учения перед конным фронтом, как ликующее ржание не дает дослушать слов.
Глаза Nicolas прежде всего впились
в стену, увешанную оружием. Он ринулся вперед и стал один за другим вынимать из
ножен кинжалы и ятаганы.
Одноглазый глядит на Мольера, вкладывает шпагу
в ножны и уходит со сцены.
Одноглазый. Я вас убью после первого вашего спектакля! (Вкладывает шпагу
в ножны.)
Шашки были не у всех, только за плечами висели винтовки, а у пояса
в ножнах небольшие ножи…
Сверх всего этого была опоясана шашка
в красных сафьянных
ножнах с галунами и надета через плечо винтовка
в черном чехле.
Придите к нам! От ужасов войны
Придите
в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч
в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
А я гляжу на его сильные руки, вяло болтающиеся
в рукавах, на его нестройно брякающие шпоры и повисшую шашку — и мне все кажется, что это не настоящее, что
в ножнах совсем нет шашки, которой можно зарубить, а
в кобуре нет револьвера, которым можно насмерть застрелить человека.
Матросский незатейливый туалет — мытье океанской соленой водой (пресной дозволяется мыться только офицерам) и прическа — занял несколько минут, и вслед затем вся команда,
в своих белых рабочих рубахах с отложными широкими синими воротниками, открывавшими шею,
в просмоленных белых штанах, у пояса которых на ремешках висели у многих ножи
в черных
ножнах, и с босыми ногами, выстраивается во фронт «на молитву».
— Конечно, въявь, и
в старом своем виде: с безвременною сединой
в черных кудрях, с беспечнейшим лицом, отмеченным печатью доброты и кротости, с глазами пылкими, но кроткими,
в плаще из бархата, забывшего свой цвет, и с тонкою длинною шпагой
в протертых
ножнах. Являлся так, как Спиридонов видел его на балаганной сцене, когда ярмарочная группа давала свои представления.
Сейчас на корме парохода он быстро сбрасывает с себя верхнюю одежду и, оставшись
в одном нижнем платье, выдергивает из
ножен небольшой кинжал.
И говоря это, юный солдат выхватил саблю из
ножен и одним осторожным движением ее освободил перетянутые тонкой, впивающейся
в тело, бечевкой ноги Милицы, другим таким же быстрым и таким же осторожным движением он освободил ее руки.
— 12 артиллерийской бригады, — ответил арестованный. На испуганном, побледневшем лице рыжели усики и обильные веснушки, пола шинели была
в крови. — Ваше высокоблагородие, позвольте вам доложить: это не я, я только мимо шел… Вот, извольте посмотреть! — Он вынул из
ножен и показал свою шашку. — Изволите видеть, крови нету.
От китайских могил скакали прочь два казака, вкладывая на скаку шашки
в ножны. Наши солдаты держали за руки бледного артиллериста, перед ним стоял главный врач. У конической могилы тяжело хрипела худая, черная свинья; из-под левой лопатки текла чернеющая кровь.
Шаги отца Зосимы еще не затихли на чугунном полу узких сеней терема Борецкой, как Болеслав Зверженовский — незнакомец, разговаривавший со сторожем, — вошел
в противоположную дверь светлицы Марфы, блеснув из-под своего короткого полукафтанья
ножнами кривой польской сабли.
Он блеснул кинжалом, который вынул из
ножен. На стали не было ни одного пятна, он не употребил его
в кровавое дело с простыми смертными, приберегая для высшего назначения.
Трудно описать выражение лица Борецкой при этом известии; оно не сделалось печальным, взоры не омрачились, и ни одно слово не вырвалось из полуоткрытого рта, кроме глухого звука, который тотчас и замер. Молча, широко раскрытыми глазами глядела она на рокового вестника, точно вымаливала от него повторения слова: «месть». Зверженовский с злобной радостью, казалось, проникал своими сверкающими глазами
в ее душу и также молча вынул из
ножен саблю и подал ее ей.
Григорий Лукьянович сидел
в большом кресле, обитом малиновым бархатом. На нем был богатый, шитый золотом кафтан, за кушаком торчал длинный кинжал
в дорогих
ножнах.
И, выхватив из
ножен висевший у пояса длинный нож, со всего размаху вонзил ей его по самую рукоятку
в левую сторону груди. Послышался только какой-то хрип, и острие ножа показалось из спины.
Выстрелы не повторялись; все было тихо. Конечно, Марс не вынимал еще грозного меча из
ножен? не скрылся ли он
в засаде, чтобы лучше напасть на важную добычу свою? не хочет ли, вместо железа или огня, употребить силки татарские? Впрочем, пора бы уж чему-нибудь оказаться! — и оказалось. Послышались голоса, но это были голоса приятельские, именно цейгмейстеров и Фрицев. Первый сердился, кричал и даже грозился выколотить душу из тела бедного возничего; второй оправдывался, просил помилования и звал на помощь.
— Ну, ин будь по-твоему, получай… Что делать!.. Но только знай, отдаю из дружества да из любви твоей к нашей молодой хозяюшке, а на угрозы твои мне наплевать. Вот что… — заговорил совершенно другим тоном расхрабрившийся Яков, распоясал кафтан, вынул висевший у него за поясом
в кожаных
ножнах нож, распорол им подкладку, вынул грамотку и подал ее Ермаку Тимофеевичу.
Слова его долетают до Вольдемара; он оглядывается на знамена русские, дрожит от исступления; с жадностью выхватывает из
ножен свой палаш и смотрит на него, как бы хочет увериться, что он
в его руках.
Омыв
в снегу лезвие ножа, он спокойно обтер его о полы кафтана и вложил
в ножны. Самое убийство ничуть не взволновало его;
в его страшной службе оно было таким привычным делом. Он даже почувствовал, что точно какая-то тяжесть свалилась с его души и ум стал работать спокойнее.