Неточные совпадения
Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу
в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!»
А там уж чиновник для
письма, этакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет,
а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал
в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит,
в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности,
а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи…
а назидательность какая… лучше, чем
в «Московских ведомостях»!
Третий пример был при Беневоленском, когда был"подвергнут расспросным речам"дворянский сын Алешка Беспятов, за то, что
в укору градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал:"Худы-де те законы, кои писать надо,
а те законы исправны, кои и без
письма в естестве у каждого человека нерукотворно написаны".
Вронский взял
письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, —
письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата,
в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой.
В сенях избы ему встретились два офицера: один их,
а другой другого полка.
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два
письма. Левин тут же,
в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей,
а денег больше взять неоткудова. Другое
письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
«Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно было,
а теперь совсем болото будет». Сидя
в уединении закрытой коляски, он достал
письмо матери и записку брата и прочел их.
Последнее ее
письмо, полученное им накануне, тем
в особенности раздражило его, что
в нем были намеки на то, что она готова была помогать ему для успеха
в свете и на службе,
а не для жизни, которая скандализировала всё хорошее общество.
— Приходи же скорее, — сказала она ему, уходя из кабинета, —
а то без тебя прочту
письма. И давай
в четыре руки играть.
Профессор вел жаркую полемику против материалистов,
а Сергей Кознышев с интересом следил за этою полемикой и, прочтя последнюю статью профессора, написал ему
в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам.
В первом
письме Марья Николаевна писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что хотя она опять
в нищете, но ничего не просит, не желает,
а что только убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и просила брата следить за ним.
А Чичиков приходил между тем
в совершенное недоумение решить, которая из дам была сочинительница
письма.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и
в другой и
в третий раз
письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «
А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется,
письмо было свернуто и уложено
в шкатулку,
в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся
в том же положении и на том же месте.
— Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово,
а она уж
в ответ десяток! Поди-ка принеси огоньку запечатать
письмо. Да стой, ты схватишь сальную свечу, сало дело топкое: сгорит — да и нет, только убыток,
а ты принеси-ка мне лучинку!
Он объявил, что главное дело —
в хорошем почерке,
а не
в чем-либо другом, что без этого не попадешь ни
в министры, ни
в государственные советники,
а Тентетников писал тем самым
письмом, о котором говорят: «Писала сорока лапой,
а не человек».
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б
в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим
письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли…» —
«Ах, няня, няня! до того ли?
Что нужды мне
в твоем уме?
Ты видишь, дело о
письмеК Онегину». — «Ну, дело, дело.
Не гневайся, душа моя,
Ты знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных
письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок,
а порой
Блистал послушною слезой!
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече;
а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он
в письмах видел не вотще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам
письмо его точь-в-точь.
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с ним сидел тут недалеко,
в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него отвязался. Он знает почему-то о моем к вам
письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы ему открыли?
А если не вы, так кто же?
—
В бреду? Нет… Ты выходишь за Лужина для меня.
А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши
письмо… с отказом… Утром дай мне прочесть, и конец!
— Это уж не наше дело.
А к нам вот поступило ко взысканию просроченное и законно протестованное заемное
письмо в сто пятнадцать рублей, выданное вами вдове, коллежской асессорше Зарницыной, назад тому девять месяцев,
а от вдовы Зарницыной перешедшее уплатою к надворному советнику Чебарову, мы и приглашаем вас посему к отзыву.
«
А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как
письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь
в голову? Это замечательно».
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая
письмо матери, но не обращаясь ни к кому
в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, —
а ведь как безграмотно пишет.
— Вот, Петр Петрович, вы все Родиона вините,
а вы и сами об нем давеча неправду написали
в письме, — прибавила, ободрившись, Пульхерия Александровна.
Это приуготовило меня к чему-то важному, ибо обыкновенно
письма писала ко мне матушка,
а он
в конце приписывал несколько строк.
Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту [Грамота — здесь:
письмо.] доброго старика. Отвечать батюшке я был не
в состоянии;
а чтоб успокоить матушку,
письмо Савельича мне показалось достаточным.
В переводе на русский издавался
в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два
письма в год,
а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
—
В таком же тоне, но еще более резко писал мне Иноков о царе, — сказала Спивак и усмехнулась: — Иноков пишет
письма так, как будто
в России только двое грамотных: он и я,
а жандармы — не умеют читать.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет
в Москву и что снова решила поступить
в театральную школу.
А во втором, коротеньком
письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру,
а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя
в этих хотя и очень обдуманных
письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его
в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Дома на столе Клим нашел толстое
письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели
в Устюг, и просил прислать книг.
Письмо было кратко и сухо,
а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
«Но я же ни
в чем не виноват пред нею», — возмутился он, изорвал
письмо и тотчас решил, что уедет
в Нижний Новгород, на Всероссийскую выставку. Неожиданно уедет, как это делает Лидия, и уедет прежде, чем она соберется за границу. Это заставит ее понять, что он не огорчен разрывом.
А может быть, она поймет, что ему тяжело, изменит свое решение и поедет с ним?
А через два дня, показывая Самгину пакет
писем и тетрадку
в кожаной обложке, он сказал, нагловато глядя
в лицо Самгина...
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна,
а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины,
в конверте оказалось
письмо не от нее,
а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет
в Россию.
— Стыд и срам пред Европой! Какой-то проходимец, босяк, жулик Распутин хвастает
письмом царицы к нему,
а в письме она пишет, что ей хорошо только тогда, когда она приклонится к его плечу. Царица России,
а? Этот шарлатан называет семью царя — мои,
а?
— Важный ты стал, значительная персона, — вздохнул Дронов. — Нашел свою тропу… очевидно.
А я вот все болтаюсь
в своей петле. Покамест — широка, еще не давит. Однако беспокойно. «Ты на гору,
а черт — за ногу». Тоська не отвечает на
письма —
в чем дело? Ведь — не бежала же? Не умерла?
— Это — не вышло. У нее, то есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты,
а я представитель угнетающей народности, так они на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже.
В общем она — славная. Первое время даже грустные
письма писала мне
в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко. У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать,
а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
— С другой:
в одном из шкафов магазина найдено порядочное количество нелегальной литературы эсдеков и дружеские — на ты —
письма к Зотовой какого-то марксиста, вероучителя и остроумца. На кой дьявол богатой бабе хранить у себя нелегальщину?
А посему предполагается, что это ваше имущество.
— «Что дядю Егора упрятали
в каторгу туда ему и дорога
а как он стал лишенный права имущества ты не зевай», — читал Пыльников, предупредив, что
в письме, кроме точек, нет других знаков препинания.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу,
а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться
в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот
в Сибирь поехал. По
письмам он интереснее, чем
в натуре.
Затем он вспомнил, что
в кармане его лежит
письмо матери, полученное днем; немногословное
письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть
в городе музыкальную школу,
а Варавка намерен издавать газету и пройти
в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать
в комическом тоне.
Чебаков. Так ведь надо же вам объясниться. И кстати
письмо отдадите. Моей отдайте вот это
письмо (отдает
письмо),
а своей откройтесь
в любви, скажите, что хотите ее увезти, станьте на колени. Да вы, послушайте, не перемешайте: моя старшая,
а ваша младшая; моя Анфиса,
а ваша Раиса.
Раиса (заглядывая
в письмо).
А это что?
Она вынула из портфеля
письмо и подала ему. Он подошел к свечке, прочел и положил на стол.
А глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала
в нем.
— Да; но мне не хотелось заговаривать с теткой до нынешней недели, до получения
письма. Я знаю, она не о любви моей спросит,
а об имении, войдет
в подробности,
а этого ничего я не могу объяснить, пока не получу ответа от поверенного.
Обломов, комкая
письмо в руках, подпер голову руками,
а локти упер
в коленки и так сидел несколько времени, мучимый приливом беспокойных мыслей.
Штольц не приезжал несколько лет
в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время
в имение Ольги и
в Обломовку. Илья Ильич получил от него
письмо,
в котором Андрей уговаривал его самого ехать
в деревню и взять
в свои руки приведенное
в порядок имение,
а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим
в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
«
В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это
письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется.
А если б
письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же,
в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.