Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих
волн и всматривается
в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от
пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Грэй не был еще так высок, чтобы взглянуть
в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная
пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты,
волнами наполнял кухню.
Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно
волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их
пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез
волны страшные везет.
Ему снилось все другое, противоположное. Никаких «
волн поэзии» не видал он, не била «страсть
пеной» через край, а очутился он
в Петербурге, дома, один,
в своей брошенной мастерской, и равнодушно глядел на начатые и неконченные работы.
Нервы поют ему какие-то гимны,
в нем плещется жизнь, как море, и мысли, чувства, как
волны, переливаются, сталкиваются и несутся куда-то, бросают кругом брызги,
пену.
Уж такое сердитое море здесь!» — прибавил он, глядя с непростительным равнодушием
в окно, как
волны вставали и падали, рассыпаясь
пеною и брызгами.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер.
Волны с шумом бились о берег и с
пеной разбегались по песку. От реки
в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть
в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался
в воду.
Оказалось, что
в тумане мы внезапно вышли на берег и заметили это только тогда, когда у ног своих увидели окатанную гальку и белую
пену прибойных
волн.
Первый раз
в жизни я видел такой страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные
волны; языки пламени вились вокруг
пней и облизывали накалившиеся камни.
Дико чернеют промеж ратующими
волнами обгорелые
пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять
в челне
в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.
На песке, где
волны уже разбиваются
в пену и, точно утомленные, катятся назад, коричневым бордюром лежит по всему побережью морская капуста, выброшенная морем.
Но, не успев подняться, мелодия вдруг падала с каким-то жалобным ропотом, точно
волна, рассыпавшаяся
в пену и брызги, и еще долго звучали, замирая, ноты горького недоумения и вопроса.
Горная порода, вынесенная из оврага и разрушенная морским прибоем, превратилась
в гравий и образовала широкую отмель. Вода взбегала на нее с сердитым шипеньем и тотчас уходила
в песок, оставляя после себя узенькую полоску
пены, но следующая
волна подхватывала ее и бросала на отмель дальше прежнего.
Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась
в промежутки между
волнами и зарывалась носом
в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и превращались
в шипящую
пену.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было море, окрашенное
в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной
в золото и пурпур.
Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая
пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть
в своем мозгу на всю жизнь.
И все кругом — чужой язык звучит, незнакомая речь хлещет
в уши, непонятная и дикая, как
волна, что брызжет
пеной под ногами.
Волны все бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких, играли то белая
пена, то переливы глубокого синего неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший по воде
в легкой лодке, зажигал зачем-то
в разных местах, над морем…
«
Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела
в пену, умчала
в море.
Рыбак вскарабкается на мокрый лежень, на котором тяжело ходит мельничный вал, и под навесом водяных труб, обросших зеленым мохом, под каплями и нитями просачивающейся воды, вздрагивая на своем месте при каждом обороте колеса, бросает удочку, насаженную червяком или всего лучше рыбкой,
в самую быстрину,
в волны и
пену — и таскает жадных окуней и небольших щук…
Ока не представляла уже теперь дикого смешения из льдин, оторванных
пней и дерев, ныряющих
в беспорядке между мутными, бурными
волнами; она была
в полном своем разливе.
— Нас, конечно, опрокинуло. Вот — мы оба
в кипящей воде,
в пене, которая ослепляет нас,
волны бросают наши тела, бьют их о киль барки. Мы еще раньше привязали к банкам всё, что можно было привязать, у нас
в руках веревки, мы не оторвемся от нашей барки, пока есть сила, но — держаться на воде трудно. Несколько раз он или я были взброшены на киль и тотчас смыты с него. Самое главное тут
в том, что кружится голова, глохнешь и слепнешь — глаза и уши залиты водой, и очень много глотаешь ее.
На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные
волныИ солнце смывают
в холодное синее море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь
пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
…Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурыми
волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся
в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра.
В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук, вырывавшийся из десятков людских грудей...
Рука с рукой, унынья полны,
Сошли ко брегу
в тишине —
И русский
в шумной глубине
Уже плывет и
пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них…
Иль, ухватив рогатый
пень,
В реку низверженный грозою,
Когда на холмах пеленою
Лежит безлунной ночи тень,
Черкес на корни вековые,
На ветви вешает кругом
Свои доспехи боевые:
Щит, бурку, панцирь и шелом,
Колчан и лук — и
в быстры
волныЗа ним бросается потом,
Неутомимый и безмолвный.
Поверхность ее была темна, не видно было даже «цвету», только кой-где мерцали, растягивались и тотчас исчезали на бегущих струях дрожащие отражения звезд, да порой игривая
волна вскакивала на берег и бежала к нам, сверкая
в темноте
пеной, точно животное, которое резвится, пробегая мимо человека…
И часто, отгоняя сон,
В глухую полночь смотрит он,
Как иногда черкес чрез Терек
Плывет на верном тулуке,
Бушуют
волны на реке,
В тумане виден дальний берег,
На
пне пред ним висят кругом
Его оружия стальные:
Колчан, лук, стрелы боевые...
Море выло, швыряло большие, тяжелые
волны на прибрежный песок, разбивая их
в брызги и
пену. Дождь ретиво сек воду и землю… ветер ревел… Все кругом наполнялось воем, ревом, гулом… За дождем не видно было ни моря, ни неба.
Море проснулось. Оно играло маленькими
волнами, рождая их, украшая бахромой
пены, сталкивая друг с другом и разбивая
в мелкую пыль.
Пена, тая, шипела и вздыхала, — и все кругом было заполнено музыкальным шумом и плеском. Тьма как бы стала живее.
Челкаш крякнул, схватился руками за голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом
в песок. Гаврила замер, глядя на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где над туманной степью висела мохнатая черная туча и было темно.
Волны шуршали, взбегая на песок, сливаясь с него и снова взбегая.
Пена шипела, и брызги воды летали по воздуху.
Враги сцепились и разошлись. Мелькнула скользкая, изъеденная водой каменная голова; весло с треском, с силой отчаяния ударилось
в риф. Аян покачнулся, и
в то же мгновение вскипающее
пеной пространство отнесло шлюпку
в сторону. Она вздрогнула, поднялась на гребне
волны, перевернулась и ринулась
в темноту.
И пустынное море смеялось, играя отраженным солнцем, и легионы
волн рождались, чтоб взбежать на песок, сбросить на него
пену своих грив, снова скатиться
в море и растаять
в нем.
Море широко и глубоко; конца морю не видно.
В море солнце встает и
в море садится. Дна моря никто не достал и не знает. Когда ветра нет, море сине и гладко; когда подует ветер, море всколыхается и станет неровно. Подымутся по морю
волны; одна
волна догоняет другую; они сходятся, сталкиваются, и с них брызжет белая
пена. Тогда корабли
волнами кидает как щепки. Кто на море не бывал, тот богу не маливался.
Гром грохочет.
В пене гнева стонут
волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи
волн объятьем крепким и бросает их с размаху
в дикой злобе на утесы, разбивая
в пыль и брызги изумрудные громады.
Срывая и крутя перед собой гребешки
волн, рассыпающихся водяной пылью, шквал с грозным гулом напал на корвет, окутав его со всех сторон мглой. Страшный тропический ливень стучит на палубе и на стекле люков. Яростно шумит он
в рангоуте и во вздувшихся снастях, кладет корвет набок, так что подветренный борт почти чертит воду и мчит его с захватывающей дух быстротой несколько секунд. Кругом одна белеющая, кипящая
пена.
Большие
волны с неумолимой настойчивостью одна за другой двигались к берегу, стройно, бесшумно, словно на приступ, но, достигнув мелководья, вдруг приходили
в ярость, вздымались на дыбы и с ревом обрушивались на намывную полосу прибоя, заливая ее белой
пеной.
В это время случилось событие, которое развеселило стрелков на весь день. Оттого ли, что Вихров толкнул трубу, или сам Марунич неосторожным движением качнул ее, но только труба вдруг повернулась вдоль своей продольной оси и затем покатилась по намывной полосе прибоя, сначала тихо, а потом все скорее и скорее. С грохотом она запрыгала по камням; с того и другого конца ее появились клубы ржавой пыли. Когда труба достигла моря, ее встретила прибойная
волна и обдала брызгами и
пеной.
Вахтенный приподнимает конец доски, Гусев сползает с нее, летит вниз головой, потом перевертывается
в воздухе и — бултых!
Пена покрывает его, и мгновение кажется он окутанным
в кружева, но прошло это мгновение — и он исчезает
в волнах.
Когда Катя разговаривала с Корсаковым, ей представлялась картина: хрупкая ладья несется по течению
в бешеном, стихийном потоке, среди шипящей
пены и острых порогов, а сидящие
в ладье со смертельными усилиями только следят, чтобы ладья не опрокинулась, не дала течи, не налетела на подводную скалу. И верят, что,
в конце концов, выплывут на широкую, светлую реку. А толчки, перекатывающиеся
волны, треск бортов, — все это было естественно и неизбежно.
Ничего ему не сказал и Теркин. Оба сидели на мшистом
пне и прислушивались к быстро поднявшемуся шелесту от ветерка. Ярко-зеленая прогалина начала темнеть от набегавших тучек. Ближние осины, березы за просекой и большие рябины за стеной елей заговорили наперебой шелковистыми
волнами разных звуков. Потом поднялся и все крепчал гул еловых ветвей, вбирал
в себя шелест листвы и расходился по лесу, вроде негромкого прибоя
волн.
Вдруг… что-то сквозь
пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной…
Мелькнула рука и плечо из
волны…
И борется, спорит с
волной…
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а
в правой добыча.
Он погрузился
в одну мысль о Мариорице. Вся душа его, весь он — как будто разогретая влажная стихия,
в которой Мариорица купает свои прелести. Как эта стихия, он обхватил ее горячей мечтой, сбегает струею по ее округленным плечам, плещет жаркою
пеною по лебединой шее, подкатывается
волною под грудь, замирающую сладким восторгом; он липнет летучею брызгою к горячим устам ее, и черные кудри целует, и впивается
в них, и весь, напитанный ее существом, ластится около нее тонким, благовонным паром.
Утихнула бездна… и снова шумит…
И
пеною снова полна…
И с трепетом
в бездну царевна глядит…
И бьет за
волною волна…
Приходит, уходит
волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил
в глубину…
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя,
в вышину;
И
волны спирались и
пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
Иногда между однообразными
волнами солдат, как взбрызг белой
пены в волнах Энса, протискивался офицер
в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту
волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
— Да, я укоряю Его. Иисус, Иисус! Зачем так чист, так благостен Твой лик? Только по краю человеческих страданий, как по берегу пучины, прошел Ты, и только
пена кровавых и грязных
волн коснулась Тебя, — мне ли, человеку, велишь Ты погрузиться
в черную глубину? Велика Твоя Голгофа, Иисус, но слишком почтенна и радостна она, и нет
в ней одного маленького, но очень интересного штришка: ужаса бесцельности!