Неточные совпадения
Всё лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее
запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей
в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую с кольцами руку.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь,
в носу
запах пороха и ржавчины,
в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые
ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Левин вошел
в денник, оглядел Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные
ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под
пах свою мать и крутила хвостиком.
Слезы вдруг хлынули ручьями из глаз его. Он повалился
в ноги князю, так, как был, во фраке наваринского пламени с дымом,
в бархатном жилете с атласным галстуком, новых штанах и причесанных волосах, изливавших чистый
запах одеколона.
Не вытерпел атаман Мосий Шило, истоптал
ногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову, вошел
в доверенность к
паше, стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал с
ноги, точно прирос к ней.
В комнате сгущался кисловатый
запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских
ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака.
В комнате было неуютно, не прибрано и душно от
запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
Шагая
в ногу с Иноковым, он как бы таял
в свете солнца,
в жарком воздухе, густо насыщенном
запахом иссушенных трав.
Въехали
в рощу тонкоствольной, свинцовой ольхи,
в кислый
запах болота, гниющей листвы, под бричкой что-то хряснуло, она запрокинулась назад и набок, вытряхнув Самгина. Лошади тотчас остановились. Самгин ударился локтем и плечом о землю, вскочил на
ноги, сердито закричал...
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним
ногам осколком доски рабочий; солдат круто, как
в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской
в пах коня и свалился под
ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался пол, уходя из-под
ног.
В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый
запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом,
в комнату влетела воющая команда...
— Ой, — сказала она,
запахивая капот, — тут Самгин увидел до колена ее
ногу,
в белом чулке. Это осталось
в памяти, не волнуя, даже заставило подумать неприязненно...
Идти было неудобно и тяжело, снег набивался
в галоши, лошади, покрытые черной попоной, шагали быстро, отравляя воздух паром дыхания и кисловатым
запахом пота, хрустел снег под колесами катафалка и под
ногами четырех человек
в цилиндрах,
в каких-то мантиях с капюшонами, с горящими свечами
в руках.
Запахло сыростью. Становилось все темнее и темнее. Деревья сгруппировались
в каких-то чудовищ;
в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места на другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его
ногой.
Свежий ветер так и режет ему лицо, за уши щиплет мороз,
в рот и горло
пахнуло холодом, а грудь охватило радостью — он мчится, откуда
ноги взялись, сам и визжит и хохочет.
Яков был
в черном фраке и белом галстуке, а Егорка, Петрушка и новый, только что из деревни взятый
в лакеи Степка, не умевший стоять прямо на
ногах, одеты были
в старые, не по росту каждому, ливрейные фраки, от которых несло затхлостью кладовой. Ровно
в полдень
в зале и гостиной накурили шипучим куревом с
запахом какого-то сладкого соуса.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и, спустив с кровати гладкие белые
ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат и, быстро и тяжело ступая, пошел
в соседнюю с спальней уборную, всю пропитанную искусственным
запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Он вышел и хлопнул дверью. Я
в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький
запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые
ноги висели, не шевелясь.
После обедни я подошел к ним и удивился перемене, которая произошла
в Арсении Потапыче
в каких-нибудь два-три года. Правая
нога почти совсем отнялась, так что Филанида Протасьевна вынуждена была беспрестанно поддерживать его за локоть; язык заплетался, глаза смотрели мутно, слух притупился. Несмотря на то, что день только что начался, от него уж слышался
запах водки.
— Что помещики! помещики-помещики, а какой
в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на
ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо
пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Я прошел к Малому театру и, продрогший, промочив
ноги и нанюхавшись
запаха клоаки, вылез по мокрой лестнице. Надел шубу, которая меня не могла согреть, и направился
в редакцию, где сделал описание работ и припомнил мое старое путешествие
в клоаку.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали
в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая
в него снег лопатами.
В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные
запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под
ноги бабушке.
А когда пастух, старый бродяга, пригнал стадо больше чем
в полтораста голов и воздух наполнился летними звуками — мычанье, хлопанье бича, крик баб и детей, загоняющих телят, глухие удары босых
ног и копыт по пыльной унавоженной дороге — и когда
запахло молоком, то иллюзия получилась полная.
Имя вполне выражает особенность его характера: между тремя передними пальцами своих
ног он имеет тонкую перепонку и плавает по воде, как утка, даже ныряет. бы предположить, что он владеет способностью ловить мелкую рыбешку, но поплавки никогда не
пахнут ею, и, при всех моих анатомических наблюдениях, я никогда не находил
в их зобах признаков питания рыбой.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется
в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и
запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что
в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с этим мужиком на одну арену, на равной
ноге, и он, «хлоп», победил.
Голова моя закружилась от волнения; помню только, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор, пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что
в рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя со всех сторон я слышал присутствие чьих-то
ног,
запах пыли и violette, [фиалки (фр.).] которой душился St.-Jérôme.
Это был огромный мужик, с страшно загорелым лицом и шеей, так что шивороток у него был почти
в воспалительном состоянии; на
ногах у него были кожаные башмаки, привязанные крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и
в заплатах, и от всего его
пахнуло сильно сыростью, точно от гриба какого-нибудь.
Павел не слушался и продолжал улепетывать от него. Но вот раздался еще выстрел.
Паша на минуту приостановился. Кирьян, воспользовавшись этим мгновением и почти навалясь на барчика, обхватил его
в охапку. Павел стал брыкаться у него, колотил его
ногами, кусал его руки…
Он повел его за собою через всю квартиру, состоявшую из пяти-шести комнат. Не было
в них ни мебели, ни занавесок. Воздух был пропитан острым
запахом, свойственным жилью мелких хищников. Полы были загажены до того, что по ним скользили
ноги.
Он прошел
в столовую. Там уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался
в воздухе.
Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По
ногам тянуло холодом из сеней.
Никто не отзывался. Было темно, под
ногами мягко, и
пахло навозом. Направо от двери
в стойле стояла пара молодых саврасых. Петр Николаич протянул руку — пусто. Он тронул
ногой. Не легла ли?
Нога ничего не встретила. «Куда ж они ее вывели?» подумал он. Запрягать — не запрягали, сани еще все наружи. Петр Николаич вышел из двери и крикнул громко...
На лестнице самого здания страх его дамы еще более увеличился: зловонный, удушливый воздух, который отовсюду
пахнул, захватывал у ней дыхание. Почти около нее раздался звук цепей. Она невольно отшатнулась
в сторону: проводили скованного по рукам и
ногам, с бритой головой арестанта. Вдали слышалась перебранка нескольких голосов.
В полутемном коридоре мелькали стволы и штыки часовых.
Бывало, утром занимаешься
в классной комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из предмета,
в котором целых два вопроса еще не прочитаны мной, но вдруг
пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас вспомнить, руки сами собою опускают книгу,
ноги сами собой начинают двигаться и ходить взад и вперед, а
в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил
в ход машину,
в голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
— Ай люли тарарах, пляшут козы на горах! — сказал Перстень, переминая
ногами, — козы пляшут, мухи
пашут, а у бабушки Ефросиньи
в левом ухе звенит!..
Пытались догадаться о том, что будет с ними после смерти, а у порога мастерской, где стоял ушат для помоев, прогнила половица, из-под пола
в эту сырую, гнилую, мокрую дыру несло холодом,
запахом прокисшей земли, от этого мерзли
ноги; мы с Павлом затыкали эту дыру сеном и тряпками.
Между стволов сосен являются прозрачные, воздушные фигуры огромных людей и исчезают
в зеленой густоте; сквозь нее просвечивает голубое,
в серебре, небо. Под
ногами пышным ковром лежит мох, расшитый брусничником и сухими нитями клюквы, костяника — сверкает
в траве каплями крови, грибы дразнят крепким
запахом.
Мастера храпят, мычат во сне, кто-то бредит, захлебываясь словами, на полатях выкашливает остатки своей жизни Давидов.
В углу, телом к телу, валяются окованные сном и хмелем «рабы божие» Капендюхин, Сорокин, Першин; со стен смотрят иконы без лиц, без рук и
ног. Душит густой
запах олифы, тухлых яиц, грязи, перекисшей
в щелях пола.
На дьякона стал налегать сон; он поплотней прислонился к пирамиде и задремал, но ненадолго; ему вдруг почудилось, как будто кто-то громко топнул, Ахилла открыл глаза: все было тихо, только небо изменилось; луна побледнела, и по серой пирамиде Савелия ползла одна длинная и широкая тень. Тучилось и
пахло утром. Ахилла встал на
ноги, и
в эту минуту ему опять показалось, что по кладбищу кто-то ходит.
Он скидывает полушубок,
нога об
ногу сапоги, снимает жилет, перетягивает через голову рубаху и с выступающими ребрами, голый, дрожа телом и издавая
запах вина, табаку и пота, босыми
ногами входит
в присутствие, не зная, куда деть обнаженные жилистые руки.
Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету качал ветки у деревьев. Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, — синяя одежда из тонкого полотна, — уложила на низком ложе и села на пол у его голых
ног, босая,
в одной рубашке. И одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был
запах, как неподвижный дух замкнутой
в горах странно-цветущей долины.
Приходил Сухобаев, потёртый, заершившийся,
в измятом картузе, пропитанный кислым
запахом болота или осыпанный пылью, с рулеткой
в кармане, с длинной узкой книгой
в руках, садился на стул, вытягивая тонкие
ноги, хлопал книгой по коленям и шипел, стискивая зубы, поплёвывая...
Вся эта немногосложная и ничтожная по содержанию сцена произошла на расстоянии каких-нибудь двух минут, но мне показалось, что это была сама вечность, что я уже не я, что все люди превратились
в каких-то жалких букашек, что общая зала «Розы» ужасная мерзость, что со мной под руку идет все прошедшее, настоящее и будущее, что пол под
ногами немного колеблется, что
пахнет какими-то удивительными духами, что ножки Шуры отбивают пульс моего собственного сердца.
Измученный последними тревожными днями, я скоро заснул на новой подушке, которая приятно
пахла в вонючей казарме сосновой коркой… А такой роскоши — вытянуться
в тепле во весь рост — я давно не испытывал. Эта ночь была величайшим блаженством. Главное —
ноги вытянуть, не скрючившись спать!
На 303-й версте общество вышло из вагонов и длинной пестрой вереницей потянулось мимо сторожевой будки, по узкой дорожке, спускающейся
в Бешеную балку… Еще издали на разгоряченные лица
пахнуло свежестью и
запахом осеннего леса… Дорожка, становясь все круче, исчезала
в густых кустах орешника и дикой жимолости, которые сплелись над ней сплошным темным сводом. Под
ногами уже шелестели желтые, сухие, скоробившиеся листья. Вдали сквозь пустую сеть чащи алела вечерняя заря.
Аромат их духов и разгоряченных тел странно смешивался с
запахом степной полыни, увядающего листа, лесной сырости и с отдаленным тонким
запахом скошенной отавы. Повсюду — то медленно, то быстро колыхались веера, точно крылья красивых разноцветных птиц, собирающихся лететь… Громкий говор, смех, шарканье
ног о песок площадки сплетались
в один монотонный и веселый гул, который вдруг с особенной силой вырывался вперед, когда музыка переставала играть.
Старик был неаккуратно одет, и на груди, и на коленях у него был сигарный пепел; по-видимому, никто не чистил ему ни сапог, ни платья. Рис
в пирожках был недоварен, от скатерти
пахло мылом, прислуга громко стучала
ногами. И старик, и весь этот дом на Пятницкой имели заброшенный вид, и Юлии, которая это чувствовала, стало стыдно за себя и за мужа.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями,
в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле,
в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри,
в синее око моря взглядом человека, под
ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою
в море…
Траурная музыка гулко бьет
в окна домов, вздрагивают стекла, люди негромко говорят о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч
ног о камни мостовой, — тверды камни под
ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо
пахнет человеком, и невольно смотришь вверх, где
в туманном небе неярко блестят звезды.
Одет он был по традиции, как все Гамлеты одеваются,
в некое подобие испанского костюма, только черное трико на
ногах и черный колет,
в опушении меха, что и очень красиво и
пахнет севером.
— Двадцать пять лет я не был здесь и опять уеду отсюда. Так, приезжал посмотреть на знакомые места. С вами первым разговорился и больше ни с кем говорить не буду. Тогда я был
в войске Сулеймана-паши, и вот здесь, — он указал себе под
ноги, — здесь, на этом самом месте, я ел землю.