Неточные совпадения
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни
в зиму, ни
в лето, отец, больной человек,
в длинном сюртуке на мерлушках и
в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший
в стоявшую
в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером
в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель
в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев,
знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся
в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно
знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную
память.
Он поехал по Саймскому каналу, побывал
в Котке, Гельсингфорсе, Або и почти месяц приятно плутал «туда-сюда» по удивительной стране, до этого
знакомой ему лишь из гимназического учебника географии да по какой-то книжке, из которой
в памяти уцелела фраза...
Но, несмотря на голоса из темноты, огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты, переулки стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только
в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его
знакомый голос сказал...
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали
знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел
в памяти Дьякон с толстой книгой
в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что
в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов.
В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом,
знакомые лица, фразы.
Он чувствовал, что
в нем вспухают значительнейшие мысли. Но для выражения их
память злокозненно подсказывала чужие слова, вероятно, уже
знакомые Лидии.
В поисках своих слов и желая остановить шепот Лидии, Самгин положил руку на плечо ее, но она так быстро опустила плечо, что его рука соскользнула к локтю, а когда он сжал локоть, Лидия потребовала...
Но его ноздри приятно защекотал запах
знакомых духов, и
в памяти прозвучала красивая фраза...
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться
в своей
памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных
знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
«Нет, это все не то…» — думал Половодов с закрытыми глазами, вызывая
в своей
памяти ряд
знакомых женских лиц…
Точно по безмолвному уговору, никто не возвращался к эпизоду
в монастыре, и вся эта поездка как будто выпала у всех из
памяти и забылась. Однако было заметно, что она запала глубоко
в сердце слепого. Всякий раз, оставшись наедине или
в минуты общего молчания, когда его не развлекали разговоры окружающих, Петр глубоко задумывался, и на лице его ложилось выражение какой-то горечи. Это было
знакомое всем выражение, но теперь оно казалось более резким и сильно напоминало слепого звонаря.
Когда последние ноты дрогнули смутным недовольством и жалобой, Анна Михайловна, взглянув
в лицо сына, увидала на нем выражение, которое показалось ей
знакомым:
в ее
памяти встал солнечный день давней весны, когда ее ребенок лежал на берегу реки, подавленный слишком яркими впечатлениями от возбуждающей весенней природы.
Уже с поселения почаще буду всех навещать моими посланиями, ты и Марья будете иметь свою очередь; прошу только не поскучать многоречием и большей частью пустословием моим. Между тем, по старой
памяти, могу тебе заметить, что ты не знаешь внутренних происшествий.Поклон твой Митькову остается при тебе по очень хорошей причине: я не могу передать его
в Красноярск, где он с 1836 года. Все здешние твои
знакомые тебя приветствуют…
Я описывал Прасковью Ивановну такою, какою знал ее сам впоследствии, будучи еще очень молодым человеком, и какою она долго жила
в памяти моего отца и матери, а равно и других, коротко ей
знакомых и хорошо ее понимавших людей.
Позже, когда мне пришлось записывать все эти странные происшествия, я порылся
в памяти,
в книгах — и теперь я, конечно, понимаю: это было состояние временной смерти,
знакомое древним и — сколько я знаю — совершенно неизвестное у нас.
Александров идет
в лазарет по длинным, столь давно
знакомым рекреационным залам; их полы только что натерты и знакомо пахнут мастикой, желтым воском и крепким, терпким, но все-таки приятным потом полотеров. Никакие внешние впечатления не действуют на Александрова с такой силой и так тесно не соединяются
в его
памяти с местами и событиями, как запахи. С нынешнего дня и до конца жизни
память о корпусе и запах мастики останутся для него неразрывными.
— Да, одной моей хорошей
знакомой,
в память уважения, дружбы и… Но следующий мой рассказ непременно будет посвящен вам, дорогой Диодор Иванович, вам, мой добрый и высокоталантливый учитель!
Кроме «Старого
знакомого», Н.И. Пастухов подписывал иногда свои статьи «Дедушка с Арбата» —
в память, видимо, того времени, когда он, приехав
в Москву, жил по разным квартирам
в арбатских переулках.
Человек рылся
в книге, точно зимняя птица
в сугробе снега, и был бескорыстнее птицы она всё-таки искала зёрен, а он просто прятал себя. Ложились
в память имена драчунов-князей, запоминалась человечья жадность, честолюбие, споры и войны, грабежи, жестокости, обманы и клятвопреступления — этот тёмный, кровавый хаос казался
знакомым, бессмысленным и вызывал невесёлую, но успокаивающую мысль...
С тех пор он жил во флигеле дома Анны Якимовны, тянул сивуху, настоянную на лимонных корках, и беспрестанно дрался то с людьми, то с хорошими
знакомыми; мать боялась его, как огня, прятала от него деньги и вещи, клялась перед ним, что у нее нет ни гроша, особенно после того, как он топором разломал крышку у шкатулки ее и вынул оттуда семьдесят два рубля денег и кольцо с бирюзою, которое она берегла пятьдесят четыре года
в знак
памяти одного искреннего приятеля покойника ее.
Илья усмехнулся.
В груди его холодной змеёй шевелилось злое чувство к людям. А
память всё выдвигала пред ним
знакомые образы. Большая, неуклюжая Матица валялась
в грязи среди двора и стонала...
Во время разговора о Воронеже мелькали все неизвестные мне имена, и только нашлась одна
знакомая фигура.
В памяти мелькнула картина: когда после бенефиса публика провожала М. Н. Ермолову и когда какой-то гигант впрягся
в оглобли экипажа, а два квартальных и несколько городовых,
в служебном рвении, захотели предупредить этот непредусмотренный способ передвижения и уцепились
в него, то он рявкнул: «Бр-рысь!» — и как горох посыпалась полиция, а молодежь окружила коляску и повезла юбиляршу.
Я воображал себе это, и тут же мне приходили на
память люди, все
знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие с ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные
в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал
в этом городе непрерывно с самого детства; и мне было непонятно, чем живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают книги и журналы.
«Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье
в Москву и не имеет никого
знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю
в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю
память о тебе!»
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы
знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный!
в горячке, без
памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали
в селе Завидове проезжего офицера?
Все это приходило на
память при взгляде на
знакомый почерк. Коврин вышел на балкон; была тихая теплая погода, и пахло морем. Чудесная бухта отражала
в себе луну и огни и имела цвет, которому трудно подобрать название. Это было нежное и мягкое сочетание синего с зеленым; местами вода походила цветом на синий купорос, а местами, казалось, лунный свет сгустился и вместо воды наполнял бухту, а
в общем какое согласие цветов, какое мирное, покойное и высокое настроение!
Вельчанинов давно уже, например, жаловался на потерю
памяти: он забывал лица
знакомых людей, которые, при встречах, за это на него обижались; книга, прочитанная им полгода назад, забывалась
в этот срок иногда совершенно.
Листки
в два узеньких столбца мелкой печати быстро забегали под его пальцами,
знакомые слова и фразы воскресали
в памяти.
«Хорошо дома!» — думал Назаров
в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на десятки вёрст вокруг
знакомую ему. Она вставала
в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля.
В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая
в округе, мирно,
в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
— Какой мерзавец! — качая головой, восклицает соболезнующий
знакомый и старается запечатлеть
в своей
памяти имя «учителишки Устинова», для того, во-первых, чтобы самому знать на случай какой-нибудь возможной встречи с ним, что этот, мол, барин шпион, и потому поосторожнее, а во-вторых, чтобы и других предупредить, да и вообще не забыть бы имени при рассказах о том, кто и что были причиной мученичества «нашего Ардальона Михайловича».
«Но кто же? Кто? — задумался Ахинеев, перебирая
в своей
памяти всех своих
знакомых и стуча себя по груди. — Кто же?»
До сих пор
в моей
памяти всплывает полная яркого света и пестрых красок та узкая улица, покрытая сверху парусинным завесом, где бьется пульс городской жизни, и собор, и прогулка, и отдельные дома с их восточным внутренним двориком, и неизбежная арена боя быков, где
знакомые испанцы взапуски указывали моим коллегам-французам всех знаменитых красавиц. Там национальная"мантилья"еще царила, и только некоторые модницы надевали общеевропейские шляпки.
Потягиваясь и нежась
в постели, она вспомнила вчерашнюю встречу с доктором и все те мысли, с какими вчера она уснула; вспомнила, что она несчастна. Потом пришли ей на
память ее муж, живущий
в Петербурге, управляющие, доктора, соседи,
знакомые чиновники… Длинный ряд
знакомых мужских лиц пронесся
в ее воображении. Она улыбнулась и подумала, что если бы эти люди сумели проникнуть
в ее душу и понять ее, то все они были бы у ее ног…
Он перебрал
в памяти всех своих
знакомых, родственников и подчиненных, припоминал свое отдаленное прошлое, но никак не мог вспомнить ничего даже похожего на Федюкова.
— По крайней мере, по фамилии я должен непременно ее знать, так как я не думаю, чтобы хоть одна фамилия
знакомых вашего сиятельства не сохранилась навсегда
в моей
памяти.