Неточные совпадения
Их
всех связывала одна
общая симпатия, одна память о чистой, как хрусталь, душе покойника. Они упрашивали ее ехать с ними
в деревню, жить вместе, подле Андрюши — она твердила одно: «Где родились, жили век, тут надо и
умереть».
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен
умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а
вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась
в тюрьме — во
всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об
общей нашей потере, но
в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
Эта, уж известная вам, m-me Фатеева, натура богатая, страстная, способная к беспредельной преданности к своему идолу, но которую
все и
всю жизнь ее за что-то оскорбляли и обвиняли; потому, есть еще у меня кузина, высокообразованная и умная женщина: она задыхается
в обществе дурака-супруга во имя долга и ради принятых на себя священных обязанностей; и, наконец,
общая наша любимица с вами, Анна Ивановна, которая, вследствие своей милой семейной жизни, нынешний год, вероятно,
умрет, — потому что она худа и бледна как мертвая!..
Сенечка мой милый! это
все твое!"То представлялось ему, что и маменька
умерла, и братья
умерли, и Петенька
умер, и даже дядя, маменькин брат, с которым Марья Петровна была
в ссоре за то, что подозревала его
в похищении отцовского духовного завещания, и тот
умер; и он, Сенечка, остался
общим наследником…
В этой странной грусти нет даже и намека на мысль о неизбежной смерти
всего живущего. Такого порядка мысли еще далеки от юнкера. Они придут гораздо позже, вместе с внезапным ужасающим открытием того, что «ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь
умереть, подчиняясь
общему закону».
Темно-голубые небеса становились час от часу прозрачнее и белее; величественная Волга подернулась туманом; восток запылал, и первый луч восходящего солнца, осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов, возвестил наступление незабвенного дня,
в который раздался и прогремел по
всей земле русской первый
общий клик: «
Умрем за веру православную и святую Русь!»
— Полно врать, братец!
Все это глупые приметы. Ну что имеет
общего поп с охотою? Конечно, и я не люблю, когда тринадцать сидят за столом, да это другое дело. Три раза
в моей жизни случалось, что из этих тринадцати человек кто через год, кто через два, кто через три, а непременно
умрет; так тут поневоле станешь верить.
Я его спасаю, уговариваю заехать к
общему другу нашему, многоуважаемой Марье Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из
всех, которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл взять с собою и которого никогда и ни
в каком случае не забудет взять с собою, потому что согласится скорее
умереть, чем явиться к дамам без некоторых приготовлений или, лучше сказать — исправлений…
Лаевский чувствовал утомление и неловкость человека, который, быть может, скоро
умрет и поэтому обращает на себя
общее внимание. Ему хотелось, чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход солнца он видел теперь первый раз
в жизни; это раннее утро, зеленые лучи, сырость и люди
в мокрых сапогах казались ему лишними
в его жизни, ненужными и стесняли его;
все это не имело никакой связи с пережитою ночью, с его мыслями и с чувством вины, и потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.
— С тобою
в провожатые я не пошлю своих упреков. Я виноват во
всем. Я думал, если я соединю
в одном гнезде два горя, два духа, у которых
общего так мало с миром, как у меня и у тебя, то наконец они поймут друг друга. Я, сирота седой, хотел ожить, глядясь
в твои глаза, Мария, и как урод обезобразил зеркало своим лицом. Не ожил я, и ты завяла. Ты хочешь
умереть, а я хочу тебе дать жизнь. Хотела бы ты жить с ним? с тем… кого любила?
Быть избранником, служить вечной правде, стоять
в ряду тех, которые на несколько тысяч лет раньше сделают человечество достойным царствия божия, то есть избавят людей от нескольких лишних тысяч лет борьбы, греха и страданий, отдать идее
все — молодость, силы, здоровье, быть готовым
умереть для
общего блага, — какой высокий, какой счастливый удел!
Я не дерзну оправдывать вас, мужи, избранные
общею доверенностию для правления! Клевета
в устах властолюбия и зависти недостойна опровержения. Где страна цветет и народ ликует, там правители мудры и добродетельны. Как! Вы торгуете благом народным? Но могут ли
все сокровища мира заменить вам любовь сограждан вольных? Кто узнал ее сладость, тому чего желать
в мире? Разве последнего счастия
умереть за отечество!
В ответ на этот страшный вопрос вы только пожмете плечами и ограничитесь каким-нибудь
общим местом, потому что для вас, при вашей манере мыслить, решительно
всё равно,
умрут ли сотни тысяч людей насильственной или же своей смертью:
в том и
в другом случае результаты одни и те же — прах и забвение.
Само собою разумеется, что началось следствие, которое привело Докукина к казни. Во
все время суда Докукин оставался при своем убеждении и с ним же
умер на плахе. Было немало и других примеров
в этом же роде, которые потонули
в общем море тогдашней уголовщины.
«Сколько можно сделать
общего добра
всему народу, влияя на человека,
в руки которого доверием государя вручена судьба этого народа, — продолжала мечтать она далее, — я буду мать сирот, защитница обиженных и угнетенных, мое имя будут благословлять во
всей России, оно попадет
в историю, и не
умрет в народных преданиях, окруженное ореолом любви и уважения».
Солома
в тюфяках, по объявлению надзирательницы Веры Азаровой, по
всему отделению женского дома умалишенных переменена назад тому
всего только семь дней и притом опять-таки солому не отбирали на отбор для тех пяти, которые
умерли, а набивали ею
все тюфяки из одной
общей массы, а между тем
умерли не
все из находящихся
в заведении, а только пятеро.
Ждет Иван Алексеич
общего соображения, ждет, ждет, и вдруг
умирает, запарившись
в бане: русский человек, по-русски и помер. Был оплакан семьей, секретарем и становыми. Почесала
в затылке губернаторская канцелярия, сморщилось губернское правление; его превосходительство при
всех изволил сказать: «Жаль — исправник был расторопный».
«Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь.
Всё,
всё, чтò я понимаю, я понимаю только потому, что люблю.
Всё есть,
всё существует только потому, что я люблю.
Всё связано одною ею. Любовь есть Бог, и
умереть, — значит мне, частице любви, вернуться к
общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то не доставало
в них, что-то было односторонне-личное, умственное — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.