Неточные совпадения
Уже
начинал было он полнеть и приходить
в те круглые и приличные формы,
в каких читатель застал его при
заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая
в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком
в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая! какой же я стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам
в дом и
в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом
начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое
заключение, что дело совсем не
в том, кто явится к нам
в дом, а
в том, что я невеста и
в качестве таковой должна кончить замужеством.
Судя по времени
начала их крика, подумать, что коростели появляются очень поздно, но это будет
заключение ошибочное: коростели прилетают едва ли позднее дупельшнепов, только не выбегают на открытые места, потому что еще нет на них травы, а прячутся
в чаще кустов,
в самых корнях,
в густых уремах, иногда очень мокрых, куда
в это время года незачем лазить охотнику.
Батенков привезен
в 846-м году
в Томск, после 20-летнего
заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это тяжелое испытание — он и мыслью теперь
начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его нашли? Каково его расположение духа? Это главное: все прочее — вздор». См. дальше письма Пущина к Батенькову.]
Если это
начало так было мне облегчено, если два года одиночного
заключения так благоразумно были мною приняты, то ты можешь себе представить, как я был счастлив, когда
в одно прекрасное утро
в Шлиссельбурге раньше обыкновенного приносят мне умывальник и вслед за тем чемодан.
То видится ему, что маменька призывает его и говорит:"Слушай ты меня, друг мой сердечный, Сенечка! лета мои преклонные, да и здоровье не то, что было прежде…"и
в заключение читает ему завещание свое, читает без пропусков (не так, как Митеньке:"там, дескать, известные формальности"), а сплошь,
начиная с во имяи кончая «здравым умом и твердою памятью», и по завещанию этому оказывается, что ему, Сенечке, предоставляется сельцо Дятлово с деревнею Околицей и село Нагорное с деревнями, а всего тысяча сорок две души…
И поп скажет ему притчу,
начнет с"яко солнцу просиявающу"и кончит:"тако да воссияешь ты добродетелями вовек", а
в заключение сам вручит ему просвиру.
И все это без малейшей последовательности и связано только фразой:"И еще припоминаю такой случай…"
В заключение он
начал было:"И еще расскажу, как я от графа Аракчеева однажды благосклонною улыбкой взыскан был", но едва вознамерился рассказать, как вдруг покраснел и ничего не рассказал.
А Блохин между тем
начал постепенно входить во вкус и подпускать так называемые обиняки."Мы-ста да вы-ста","сидим да шипим, шипим да посиживаем","и куда мы только себя готовим!"и т. д. Выпустит обиняк и посмотрит на Федора Сергеича. А
в заключение окончательно рассердился и закричал на весь Трианон...
Ротмистр Порохонцев ухватился за эти слова и требовал у врача
заключения; не следует ли поступок Ахиллы приписать
началу его болезненного состояния? Лекарь взялся это подтвердить. Ахилла лежал
в беспамятстве пятый день при тех же туманных, но приятных представлениях и
в том же беспрестанном ощущении сладостного зноя. Пред ним на утлом стульчике сидел отец Захария и держал на голове больного полотенце, смоченное холодною водой. Ввечеру сюда пришли несколько знакомых и лекарь.
Но теперь не
в этом дело, a вы понимаете, мы с этого попа Туберкулова
начнем свою тактику, которая
в развитии своем докажет его вредность, и вредность вообще подобных независимых людей
в духовенстве; а
в окончательном выводе явится логическое
заключение о том, что религия может быть допускаема только как одна из форм администрации.
Отзывы были весьма различны, но по мере того, как сведения становились многочисленнее и точнее,
заключения ученых джентльменов
начинали вращаться
в круге все более ограниченном.
И я с жаром
начал говорить о том, что
в самом падшем создании могут еще сохраниться высочайшие человеческие чувства; что неисследима глубина души человеческой; что нельзя презирать падших, а, напротив, должно отыскивать и восстановлять; что неверна общепринятая мерка добра и нравственности и проч. и проч., — словом, я воспламенился и рассказал даже о натуральной школе;
в заключение же прочел стихи...
Помпадур понял это противоречие и, для
начала, признал безусловно верною только первую половину правителевой философии, то есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что не подчинялось бы закону поры и времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших
в районе его духовного ока, и вынужден был согласиться, что весь мир стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому
заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
Провести остальные десять дней
в обществе действительных статских кокодессов, лицом к лицу с несомненнейшею чепухой,
в виде «Le Sabre de mon pere», с чепухой без
начала, без конца, без середки, разве это не одиночное
заключение?
Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе
начал кашлять, чихать и
в заключение до того докашлялся, что заставил дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.
Заключение этой речи восстановило меня
в правах, а то я уже
начинал думать, что из меня будут, как из глины, лепить, что им вздумается. Оба мои пестуна сели и стали смотреть, как я обнажаюсь. Растерянный, я забыл о подлой татуировке и, сняв рубашку, только успел заметить, что Том, согнув голову вбок, трудится над чем-то очень внимательно.
На этом месте легенды, имевшей, может быть, еще более поразительное
заключение (как странно, даже жутко было мне слышать ее!), вошел Дюрок. Он был
в пальто, шляпе и имел поэтому другой вид, чем ночью, при
начале моего рассказа, но мне показалось, что я снова погружаюсь
в свою историю, готовую начаться сызнова. От этого напала на меня непонятная грусть. Я поспешно встал, покинул Гро, который так и не признал меня, но, видя, что я ухожу, вскричал...
Превосходный игрок
в шахматы, он с первого дня
заключения начал эту партию и продолжал безостановочно.
Уже давно, с первых дней
заключения,
начал фантазировать ее слух. Очень музыкальный, он обострялся тишиною и на фоне ее из скудных крупиц действительности, с ее шагами часовых
в коридоре, звоном часов, шелестом ветра на железной крыше, скрипом фонаря, творил целые музыкальные картины. Сперва Муся боялась их, отгоняла от себя, как болезненные галлюцинации, потом поняла, что сама она здорова и никакой болезни тут нет, — и стала отдаваться им спокойно.
Начали рыться, доискиваться причин и, наконец, пришли к такому
заключению, что даже и
в родной стихии нельзя бессрочно плавать, не понимая, что делаешь.
Кончилось тем, что нужно все снова
начать, потому что
в заключение всего я решила сегодня, что вы еще мне совсем неизвестны, что я вчера поступила, как ребенок, как девочка, и, разумеется, вышло так, что всему виновато мое доброе сердце, то есть я похвалила себя, как и всегда кончается, когда мы
начнем свое разбирать.
— Ну, Сидоров так Сидоров. Прощайте, почтеннейшая, хлопочите и приготовляйте, — проговорил Хозаров и, соображаясь с составленным реестром, придя
в свой нумер,
начал писать пригласительные билеты, утвердившие
заключение Татьяны Ивановны касательно знания светской жизни, знания, которым бесспорно владел мой герой. Во-первых, эти билеты, как повелевает приличие света, были все одинакового содержания, а во-вторых, они были написаны самым кратким, но правильным и удобопонятным языком, именно...
Настоящим образом таять
начало с апреля, и я уж целый день оставался на воздухе, походя на больного, которому после полугодичного
заключения разрешены прогулки, с тою только разницею, что я не боялся ни катара, ни ревматизма, ходил
в легком платье, смело промачивал ноги и свободно вдыхал свежий и сыроватый воздух.
— Тетехов! —
начал Чубиков. —
В 1879 г. вы судились у судьи 1-го участка за кражу и были приговорены к тюремному
заключению.
В 1882 г. вы вторично судились за кражу и вторично попали
в тюрьму… Нам всё известно…
Так я и сделал: отвернулся от всех, ранее оборотившихся ко мне спинами, и
начал усиленно звать сон, но мне плохо спалось с беспрестанными перерывами, пока судьба не послала мне неожиданного развлечения, которое разогнало на время мою дремоту и
в то же время ободрило меня против невыгодных
заключений о нашей дисгармонии.
В заключение княгиня рассказала биографии предков, которым скоро
начнет подражать Егорушка.
Когда я
начал писать, я рассчитывал заняться им, как настоящей фигурой, а потом пришел к
заключению, что для женщины, введенной мною
в роман, безразлично, кого она полюбит.
Подобно офицерам, и солдаты каждый свой шаг
начинали считать достойным награды.
В конце года, уже после
заключения мира, наши госпитали были расформированы, и команды отправлены
в полки. Солдаты уходили, сильно пьяные, был жестокий мороз, один свалился на дороге и заснул. Его товарищ воротился за полверсты назад и сказал, чтобы пьяного подобрали. Назавтра он является к главному врачу и требует, чтоб его представили к медали «за спасение погибавшего».
Аристархов уже
начал икать, что не помешало ему, однако, проговорить целый язвительный монолог и разразиться целым потоком ругательств, с примесью крепких слов, а
в заключение опять икотой.
Добыть эту свободу теми или другими ухищрениями, добыть для того, чтобы снова
начать борьбу с одолевшим его противником, то есть с обществом, измыслив план преступления более тонкого и умелого, — вот
в каком направлении работает
в одиночном
заключении мысль действительного преступника.
Николай Герасимович дошел
в своих воспоминаниях до этого момента своего прошлого, — момента, с которого мы
начали свой рассказ, — после возвращения его из конторы дома предварительного
заключения, где он, если припомнит читатель, так неожиданно встретил друга своей юности, свою названную сестру Зиновию Николаевну Ястребову.
Как это ни странно, но
в то время, когда общественное мнение было всецело за виновность Дмитрия Павловича Сиротинина
в растрате конторских сумм,
в доме предварительного
заключения,
начиная с самого смотрителя и кончая последним сторожем — все были убеждены, что он невиновен.
Чтобы дать первые две тысячи рублей, и было совершено Иваном Корнильевичем первое заимствование из кассы конторы,
начало растраты, за которую сидел теперь Сиротинин
в доме предварительного
заключения.
Анализируя свои чувства к жене с самого
начала их супружества, Осип Федорович, как мы уже знаем, пришел к роковому
заключению, что он никогда не любил своей жены, не любил
в том смысле,
в каком следует любить женщину.