Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший
в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал, писатель, президент Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел человека, который проклят анафемой.
Неточные совпадения
Блудов, известный как продолжатель истории Карамзина, не написавший ни строки далее, и как сочинитель «Доклада следственной комиссии» после 14 декабря, которого было бы лучше совсем не писать, принадлежал к числу государственных доктринеров, явившихся
в конце александровского
царствования.
Но и независимо от признания самого Петра мы имеем фактическое свидетельство касательно состояния военного дела
в России под
конец первого пятилетия Петрова
царствования.
Все войны и походы Владимира представляются славными и счастливыми, а к
концу его
царствования замечена следующая любопытная черта: «Владимир, находя по сердцу своему удовольствие
в непрерывном милосердии и распространяя ту добродетель даже до того, что ослабело правосудие и суд по законам, отчего умножились
в сие время разбои и грабительства повсюду, так что наконец митрополит Леонтий со епископы стали говорить Владимиру о том, представляя ему, что всякая власть от бога и он поставлен от всемогущего творца ради правосудия,
в котором есть главное злых и роптивых смирить и исправить и добрым милость и оборону являть».
Она кричала о свободе слова и мысли, по поводу уничтожения тайной канцелярии
в 1762 году и затем открытия вольных типографий
в 1782 году. К
концу царствования Екатерины тайная канцелярия восстановлена под именем «тайной экспедиции»,
в 1796 году вольные типографии уничтожены.
Далее (на стр. 96) Воронцов говорит, что к
концу царствования Екатерины «роскошь, послабление всем злоупотреблениям, жадность к обогащению и награждения участвующих во всех сих злоупотреблениях довели до того, что люди едва ли уже не желали
в 1796 году скорой перемены, которая, по естественной кончине сей государыни, и воспоследовала».
А
в течение своего
царствования она ввела новый порядок сбора податей, повелела генерал-прокурору составлять ежегодные бюджеты, которых прежде не было, вообще, по учебнику Устрялова, «чрезвычайно увеличила государственные доходы, без отягощения подданных»: при начале ее
царствования наши доходы составляли 20 мильонов, а при
конце доходили до 50 (см.: Устрялов, II, 259).
Подобные рассказы объясняют очень удовлетворительно (по крайней мере гораздо удовлетворительнее сатирических нападок на французские моды), отчего произошло под
конец царствования Екатерины такое расстройство финансов. Ясно, что приближенные Екатерины, не довольствуясь ее милостями, прибегали еще и к недозволенным ею средствам обогащения. Она часто вовсе и не знала, что делают эти вельможи; но это доверие к ним все-таки обращалось потом ей
в упрек. Даже Державин, восторженный певец ее, сказавший о ней...
Читая этот указ
в 1762 году, современники, разумеется, не могли предвидеть, что через несколько лет явится на поприще полицейских исследований знаменитый Шешковский и что последующие обстоятельства заставят саму же Екатерину восстановить, к
концу своего
царствования, уничтоженную ею тайную канцелярию — под именем тайной экспедиции. Да если б это и могли предвидеть, то все-таки не могли не радоваться при данном облегчении, хотя бы и на краткое время.
Сатира очень зло восставала против лихоимства и неправосудия.
В конце прошлого столетия пороки эти если не усилились, то стояли на той же степени процветания, как и пред началом
царствования Екатерины.
Ему же приписывают современники мысль, до
конца жизни не покидавшую голову подозрительного царя, бежать
в крайности за море, для чего, по советам того же Бомелия, царь так ревниво, во все продолжение своего
царствования, сохранял дружбу с английской королевой Елизаветой, обещавшей ему безопасное убежище от козней крамольников-бояр.
К
концу царствования Елизаветы Петровны уже выяснилось ближайшее будущее. Петр Федорович терял уважение окружающих и возбуждал к себе недоверие русских. Даже враги Екатерины не знали, как отделаться от него. Екатерина была лишена даже материнского утешения. Когда родился у нее сын Павел — это было
в 1754 году, Елизавета Петровна тотчас унесла ребенка
в свои покои и редко показывала его ей.
Пример Франции, доведенной этим учением ее энциклопедистов до кровавой революции, был грозным кошмаром и для русского общества, и хотя государь Александр Павлович, мягкий по натуре, не мог, конечно, продолжать внутренней железной политики своего отца, но все-таки и
в его
царствовании были приняты некоторые меры, едва ли, впрочем, лично
в нем нашедшие свою инициативу, для отвлечения молодых умов, по крайней мере, среди военных, от опасных учений и идей, названных даже великою Екатериной
в конце ее
царствования «энциклопедическою заразою».
Но Петр, объявив публично и торжественно государственными и своими личными неприятелями раскольников, вступив с ними
в борьбу не как с противниками господствующей церкви, но как с ревностными поборниками ненавистной ему старины, хотел смотреть расколу прямо
в глаза и
в конце своего
царствования употреблял все возможные для него способы и средства, чтобы наверное и как можно скорей узнать, с кем и с чем имеет он дело.
— Дело, о котором по вашей просьбе надо вам рассказывать, началось
в первые годы
царствования императора Николая Павловича, а разыгралось уже при
конце его
царствования,
в самые суматошные дни наших крымских неудач.