Неточные совпадения
Когда они вошли, девочка
в одной рубашечке сидела
в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая
в детской. Ни кормилицы, ни
няни не было; они были
в соседней
комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Когда затихшего наконец ребенка опустили
в глубокую кроватку и
няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из
комнаты.
— Четыре. Феклуша — за барышней ходит, шьет, а мы три за столом служим,
комнаты убираем. За старой барыней
няня ходит. Она и спит у барыни
в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла. Ну, теперь почивайте, Христос с вами! да не просыпайтесь рано, а когда вздумается.
Вышло, что
няня, воображая, что я останусь погостить, велела
в других
комнатах затопить печи, которые с самого начала зимы не топились.
Лиза опять взяла Молешота, но он уже не читался, и видела Лиза сквозь опущенные веки, как по свалившемуся на пол «Учению о пище» шевелилась какая-то знакомая группа. Тут были:
няня, Женни, Розанов и вдруг мартовская ночь, а не
комната с сальной обстановкой.
В небе поют жаворонки, Розанов говорит, что
В доме шептались, как при опасном больном.
Няня обряжала нанятую для Лизаветы Егоровны
комнату; сама Лиза молча лежала на кровати Евгении Петровны. У нее был лихорадочный озноб.
— Тебе же,
няня, поставлена постель
в особой
комнате, — заметила Лиза.
— Пойдем по черной лестнице, — сказала
няня и, введя Евгению Петровну
в узенький коридор, отворила перед нею дверь
в комнату Лизы.
И
в то самое время, когда ее отец собирал у себя несколько сомнительное «блестящее» общество, — девушка забивалась со старой
няней в дальние
комнаты и под жужжание речей и тостов, доносившихся сквозь стены, слушала старые седые предания о тех годах, когда мать ее бегала по аллеям старого барского дома, окруженная, как сказочная царевна, заботами нянек и мамок…
Саша бегала по всем
комнатам и звала, но во всем доме не было никого из прислуги, и только
в столовой на сундуке спала Лида
в одеже и без подушки. Саша, как была, без калош выбежала на двор, потом на улицу. За воротами на лавочке сидела
няня и смотрела на катанье. С реки, где был каток, доносились звуки военной музыки.
Когда приехали домой, Нина Федоровна сидела обложенная подушками, со свечой
в руке. Лицо потемнело, и глаза были уже закрыты.
В спальне стояли, столпившись у двери,
няня, кухарка, горничная, мужик Прокофий и еще какие-то незнакомые простые люди.
Няня что-то приказывала шепотом, и ее не понимали.
В глубине
комнаты у окна стояла Лида, бледная, заспанная, и сурово глядела оттуда на мать.
Я уже жил не на Большой Дворянской, а
в предместье Макарихе, у своей
няни Карповны, доброй, но мрачной старушки, которая всегда предчувствовала что-нибудь дурное, боялась всех снов вообще и даже
в пчелах и
в осах, которые залетали к ней
в комнату, видела дурные приметы. И то, что я сделался рабочим, по ее мнению, не предвещало ничего хорошего.
Часа через три она совсем выехала из своей казенной квартиры
в предполагаемую гостиницу, где взяла нумер
в одну
комнату,
в темном уголке которого она предположила поместить ребенка с
няней, а светлую часть
комнаты заняла сама.
«Не надо волноваться, надо знать, чтò я делаю», сказал я себе, не глядя на нее и
няню.
Няня кричала, звала девушку. Я прошел коридором и, послав девушку, пошел
в свою
комнату. Что теперь надо делать? спросил я себя и тотчас же понял, что.
Услыхавшая шум
няня стояла
в дверях. Я всё стоял, ожидая и не веря. Но тут из-под ее корсета хлынула кровь. Тут только я понял, что поправить нельзя, и тотчас же решил, что и не нужно, что я этого самого и хочу, и это самое и должен был сделать. Я подождал, пока она упала, и
няня с криком: «батюшки!» подбежала к ней, и тогда только бросил кинжал прочь и пошел из
комнаты.
Помню, как до шести лет этот мир заключался по преимуществу
в стенах нашего деревенского дома, причем зимой мы сидели
в комнатах почти безвыходно, а летом играли
в садике, а «на улицу», которая у нас заменялась большою заводскою площадью, нас отпускали погулять только под строгим надзором
няни, что уже составляло для нас личное оскорбление.
Жена хотела, чтобы я ушел, но мне не легко было сделать это. Я ослабел и боялся своих больших, неуютных, опостылевших
комнат. Бывало
в детстве, когда у меня болело что-нибудь, я жался к матери или
няне, и, когда я прятал лицо
в складках теплого платья, мне казалось, что я прячусь от боли. Так и теперь почему-то мне казалось, что от своего беспокойства я могу спрятаться только
в этой маленькой
комнате, около жены. Я сел и рукою заслонил глаза от света. Было тихо.
Из двери за ширмами
в комнату Якова входит Любовь, останавливается у кресла
няни, задумчиво гладит рукой её щёку, старуха что-то бормочет, тихонько смеётся, кивая головой.
Мать целый день не выходила из своей
комнаты,
няня говорила шёпотом и всё вздыхала, тетка каждый день собиралась уехать, и чемоданы ее то вносили
в переднюю, то уносили назад
в комнату.
Они уехали, а мы остались одни с
няней Анной Трофимовной, и все жили внизу,
в одной
комнате. Помню я, сидим мы вечером,
няня качает сестру и носит по
комнате: у нее животик болел, а я куклу одеваю. А Параша, девушка наша, и дьячиха сидят у стола, пьют чай и разговаривают; и всё про Пугачева. Я куклу одеваю, а сама все слушаю, какие страсти дьячиха рассказывает.
Но была у меня с ним, кроме рассказанных повторных встреч, — типа встреч, одна-единственная — неповторившаяся. Меня, как всегда, заманивают
в Валериину трехпрудную
комнату, но не один кто-то, а много, — целый шепчущий и тычущий пальцем круг: тут и
няня, и Августа Ивановна, и весной, с новой травой возникающая сундучно-швейная Марья Васильевна, и другая Марья Васильевна, с лицом рыбы и странной фамилией Сумбул, и даже та портниха, у и от которой так пахнет касторкой (кумачом) — и все они,
в голос...
Переодевались девочки
в бельевой. Там было шумно и людно. Матери, тетки, сестры, знакомые,
няни и прислуга — все это толкалось
в небольшой
комнате с бесчисленными шкапами.
Груша жила
в одной
комнате с барышней и пила чай с
няней, а вечером шила у одной лампы с хозяевами и «слушала книжки».
— Оставьте меня; это неправда, — злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И чтò они тут делают!» Она отворила дверь, и яркий дневной свет
в этой прежде полутемной
комнате ужаснул ее.
В комнате были женщины и
няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал всё так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге
комнаты.
— Бог помилует, никогда дохтура не нужны, — говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам
комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме
в каждой
комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофною гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула;
няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
Вдруг дверь ее
комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая
няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя, не входившая к ней
в комнату.