Неточные совпадения
В тот же вечер, запершись
в кабинете, Бородавкин писал
в своем журнале следующую отметку...
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя
в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо
в чернильницу, и чем дальше макал,
тем больше становилось оно ядовитым.
Когда же совсем нечего было делать,
то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (
в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты),
то он или издавал законы, или маршировал по
кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял
в своей памяти военные сигналы.
Сидя
в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда
тот кончит, чтобы заговорить о своем деле и об Анне.
Это было ему
тем более неприятно, что по некоторым словам, которые он слышал, дожидаясь у двери
кабинета, и
в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна была итти речь о матери.
Туман, застилавший всё
в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до
того, чтобы пробыть целый день с ним
в его доме. Она вошла к нему
в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
Она,
в том темно-лиловом платье, которое она носила первые дни замужества и нынче опять надела и которое было особенно памятно и дорого ему, сидела на диване, на
том самом кожаном старинном диване, который стоял всегда
в кабинете у деда и отца Левина, и шила broderie anglaise. [английскую вышивку.]
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не
то что был не весел, он был стеснен. С
тем, что было у него
в душе, ему жутко и неловко было
в трактире, между
кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать
то, что переполняло его душу.
Мысли о
том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о
том, что он делает теперь один
в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о
том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о
том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей
в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел
в полусвете
кабинета ту самую женщину портрета
в темном, разноцветно-синем платье, не
в том положении, не с
тем выражением, но на
той самой высоте красоты, на которой она была уловлена художником на портрете.
Неприятнее всего была
та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для жены
в руке, не нашел жены
в гостиной; к удивлению, не нашел ее и
в кабинете и наконец увидал ее
в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской
в руке.
И, распорядившись послать за Левиным и о
том, чтобы провести запыленных гостей умываться, одного
в кабинет, другого
в большую Доллину комнату, и о завтраке гостям, она, пользуясь правом быстрых движений, которых она была лишена во время своей беременности, вбежала на балкон.
Алексей Александрович забыл о графине Лидии Ивановне, но она не забыла его.
В эту самую тяжелую минуту одинокого отчаяния она приехала к нему и без доклада вошла
в его
кабинет. Она застала его
в том же положении,
в котором он сидел, опершись головой на обе руки.
И, вспомнив о
том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он был уже
в дверях, Левин вышел из
кабинета.
Степан Аркадьич с
тем несколько торжественным лицом, с которым он садился
в председательское кресло
в своем присутствии, вошел
в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину, ходил по комнате и думал о
том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его женою.
Анна между
тем, вернувшись
в свой
кабинет, взяла рюмку и накапала
в нее несколько капель лекарства,
в котором важную часть составлял морфин, и, выпив и посидев несколько времени неподвижно, с успокоенным и веселым духом пошла
в спальню.
Войдя
в маленький
кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку, такую же молоденькую, розовенькую и веселую, какою была сама Кити еще два месяца
тому назад, Долли вспомнила, как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с каким весельем и любовью.
После наряда,
то есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех мужиков, имевших до него дела, Левин пошел
в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было
то же, и доктора сказали, что есть надежда.
В этот день Алексей Александрович вышел
в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
Простившись с дамами и обещав пробыть завтра еще целый день, с
тем чтобы вместе ехать верхом осматривать интересный провал
в казенном лесу, Левин перед сном зашел
в кабинет хозяина, чтобы взять книги о рабочем вопросе, которые Свияжский предложил ему.
Войдя
в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найдя его, не перекрестился. Он оглядел шкапы и полки с книгами и с
тем же сомнением, как и насчет вальдшнепов, презрительно улыбнулся и неодобрительно покачал головой, никак уже не допуская, чтоб эта овчинка могла стоить выделки.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, —
в обычайный час,
то есть
в 8 часов утра, проснулся не
в спальне жены, а
в своем
кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
— Приходи же скорее, — сказала она ему, уходя из
кабинета, — а
то без тебя прочту письма. И давай
в четыре руки играть.
Бетси говорила всё это, а между
тем по веселому, умному взгляду ее Анна чувствовала, что она понимает отчасти ее положение и что-то затевает. Они были
в маленьком
кабинете.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее
того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
Княгиня была
то с доктором
в спальне,
то в кабинете, где очутился накрытый стол;
то не она была, а была Долли.
Ноздрев повел их
в свой
кабинет,
в котором, впрочем, не было заметно следов
того, что бывает
в кабинетах,
то есть книг или бумаги; висели только сабли и два ружья — одно
в триста, а другое
в восемьсот рублей.
Видно было, что хозяин приходил
в дом только отдохнуть, а не
то чтобы жить
в нем; что для обдумыванья своих планов и мыслей ему не надобно было
кабинета с пружинными креслами и всякими покойными удобствами и что жизнь его заключалась не
в очаровательных грезах у пылающего камина, но прямо
в деле.
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам
в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит
кабинетИ будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
Мне казалось, что важнее
тех дел, которые делались
в кабинете, ничего
в мире быть не могло;
в этой мысли подтверждало меня еще
то, что к дверям
кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
Войдя
в кабинет с записками
в руке и с приготовленной речью
в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им
в нашем доме; но когда он начал говорить
тем же трогательным голосом и с
теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до
того места,
в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Секунды две не более происходила настоящая борьба; потом вдруг как бы кто-то кого-то с силою оттолкнул, и вслед за
тем какой-то очень бледный человек шагнул прямо
в кабинет Порфирия Петровича.
И это точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, [Гофкригсрат — придворный военный совет
в Австрии.] например, насколько
то есть я могу судить о военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили и
в полон взяли, и уж как там, у себя
в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали и подвели, а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе!
В кабинете ковер грошовый на стену прибил, кинжалов, пистолетов тульских навешал: уж диви бы охотник, а
то и ружье-то никогда
в руки не брал.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам
в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А
то здесь отец мне твердит: «Мой
кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— Вот как мы с тобой, — говорил
в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него
в кабинете: —
в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во
тьму, видя
в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин вздрогнул, и
в то же время
в дверь
кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после
того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями
в окно
кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Он чувствовал, что пустота дней как бы просасывается
в него, физически раздувает, делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался
в кабинете, пытаясь уложить
в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой убеждался, что слова не показывают ему
того, что он хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен, как дворник Николай, а вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
«Сыты», — иронически подумал он, уходя
в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти люди отгородили себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов
в какой-то иной ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный для
того, чтоб удобнее жить.
В светлом, о двух окнах,
кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел
в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из
тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел
в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную
в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Самгин попросил чаю и, закрыв дверь
кабинета, прислушался, — за окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с
того места, где стоял.
И вот вечером, тотчас после
того, как почтальон принес письма, окно
в кабинете Варавки-отца с треском распахнулось, и раздался сердитый крик...
Полураздетый, он стал раздеваться на ночь с
тем чувством, которое однажды испытал
в кабинете доктора, опасаясь, что доктор найдет у него серьезную болезнь.
Она убежала, отвратительно громко хлопнув дверью спальни, а Самгин быстро прошел
в кабинет, достал из книжного шкафа папку,
в которой хранилась коллекция запрещенных открыток, стихов, корректур статей, не пропущенных цензурой. Лично ему все эти бумажки давно уже казались пошленькими и
в большинстве бездарными, но они были монетой, на которую он покупал внимание людей, и были ценны
тем еще, что дешевизной своей укрепляли его пренебрежение к людям.
— Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь
кабинета и глядя на Обломова,
в знак неблаговоления, до
того стороной, что ему приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой так и ждешь, что вылетят две-три птицы.
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего
кабинета так холодно и рассеянно, как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на
тот же предмет слуги его, Захара, вид
кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею
в нем запущенностью и небрежностью.
У Обломова
в кабинете переломаны или перебиты почти все вещи, особенно мелкие, требующие осторожного обращения с ними, — и всё по милости Захара. Он свою способность брать
в руки вещь прилагает ко всем вещам одинаково, не делая никакого различия
в способе обращения с
той или другой вещью.
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что слышал, как
тот сбирался писать. Но
в кабинете Обломова все было тихо, как
в могиле.