Неточные совпадения
Неприятнее всего была та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для
жены в руке, не нашел
жены в гостиной; к удивлению, не нашел ее и
в кабинете и наконец увидал ее
в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской
в руке.
Степан Аркадьич с тем несколько торжественным лицом, с которым он садился
в председательское кресло
в своем присутствии, вошел
в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину, ходил по комнате и думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его
женою.
И тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не
в спальне
жены, а
в кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб.
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом решении, но и составил
в своей голове письмо, которое он напишет
жене. Войдя
в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой
в кабинет.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, —
в обычайный час, то есть
в 8 часов утра, проснулся не
в спальне
жены, а
в своем
кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
Поместив сына по-прежнему
в кабинет, он только что не прятался от него и
жену свою удерживал от всяких лишних изъявлений нежности.
Поняв, что человек этот ставит целью себе «вносить успокоение
в общество», Самгин ушел
в кабинет, но не успел еще решить, что ему делать с собою, — явилась
жена.
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с
женою как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин вздрогнул, и
в то же время
в дверь
кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
Поехала
жена с Полей устраиваться на даче, я от скуки ушел
в цирк, на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой —
в кабинете, вижу, огонь, за столом моим сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с
женой. Когда же, однако, случалось, что Илья Ильич спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи не оказывалось или она оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок
в доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на
кабинет барина и, указывая туда большим пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди ты к барину: что ему там нужно?»
Теперь он состоял при одном из них по особым поручениям. По утрам являлся к нему
в кабинет, потом к
жене его
в гостиную и действительно исполнял некоторые ее поручения, а по вечерам
в положенные дни непременно составлял партию, с кем попросят. У него был довольно крупный чин и оклад — и никакого дела.
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на
жену и детей, а приказчик выйдет весь
в поту из
кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Пользуясь постройкой бань, Гонецкий
в какие-нибудь несколько месяцев обменял на банковские чеки, подписанные его
женой, свои прежние долговые обязательства, которые исчезли
в огне малахитового камина
в кабинете «отставного ротмистра гвардии», променявшего блеск гвардейских парадов на купеческие миллионы.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже все пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею радостью, и такого человека не было. По вечерам
жена была пьяна, и он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему
кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг
в его жизни.
Он застал
жену за завтраком, Ада, вся
в буклях,
в беленьком платьице с голубыми ленточками, кушала баранью котлетку. Варвара Павловна тотчас встала, как только Лаврецкий вошел
в комнату, и с покорностью на лице подошла к нему. Он попросил ее последовать за ним
в кабинет, запер за собою дверь и начал ходить взад и вперед; она села, скромно положила одну руку на другую и принялась следить за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами.
Жена услыхала, как скрипнула дверь, и входит со свечою
в кабинет.
— Я тоже устал, — отвечал Вязмитинов и, поцеловав
жену в лоб, ушел
в свой
кабинет.
Он не просто читает, но и вникает; не только вникает, но и истолковывает каждое слово, пестрит поля страниц вопросительными знаками и заметками,
в которых заранее произносит над писателем суд, сообщает о вынесенных из чтения впечатлениях друзьям,
жене, детям, брызжет, по поводу их, слюною
в департаментах и канцеляриях, наполняет воплями
кабинеты и салоны, убеждает, грозит, доказывает существование вулкана, витийствует на тему о потрясении основ и т. д.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие,
в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам
в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало,
в кабинете составляли пульку по копейке, как
жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули
в его воображении
в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана,
в котором лежало это милое для него письмо.
— Тогда, — продолжал он, — муж может спать покойно, когда
жена и не подле него, или сидеть беззаботно
в кабинете, когда она спит…
Целые два дня после того старый аптекарь ничего не предпринимал и ничего не говорил
жене. Наконец, на третий день, когда она к нему пришла
в кабинет, заискивающая и ласкающаяся, он проговорил ей...
Допив все оставленное на столе вино, поднялся также и Ченцов и ушел, но только не
в спальню к
жене, а
в свой
кабинет, где и лег спать на диван.
Жена его, женщина тихая и степенная, казавшаяся старше мужа, несколько раз при Передонове входила
в кабинет и каждый раз спрашивала у мужа какие-то точные сведения об уездных делах.
Хор певчих, парадные шаферы, плошки, музыка, золото, блеск, духи встретили молодую; вся дворня стояла
в сенях, добиваясь увидеть молодых, камердинерова
жена в том числе; ее муж, как высший сановник передней, распоряжался
в кабинете и спальне.
В задней стене налево открытая дверь
в кабинет Басова, направо дверь
в комнату его
жены.
— После обеда мы пили кофе
в кабинете. Коля вспылил на Натали, вскочил из-за стола, выхватил пистолет и показал
жене.
Он пошел
в гостиную и как ни
в чем не бывало пел романсы, а Лаптев сидел у себя
в кабинете, закрывши глаза, старался понять, почему Рассудина сошлась с Ярцевым. А потом он все грустил, что нет прочных, постоянных привязанностей, и ему было досадно, что Полина Николаевна сошлась с Ярцевым, и досадно на себя, что чувство его к
жене было уже совсем не то, что раньше.
Потом оба сидели
в кабинете рядом и молчали. У него было тяжело на душе, и не хотелось ему ни на Пятницкую, ни
в амбар, но он угадывал, о чем думает
жена, и был не
в силах противоречить ей. Он погладил ее по щеке и сказал...
Придя домой, Лаптев надел халат и туфли и сел у себя
в кабинете читать роман.
Жены дома не было. Но прошло не больше получаса, как
в передней позвонили и глухо раздались шаги Петра, побежавшего отворять. Это была Юлия. Она вошла
в кабинет в шубке, с красными от мороза щеками.
В кабинете около шкапов с книгами стоял комод из красного дерева с бронзой,
в котором Лаптев хранил разные ненужные вещи,
в том числе зонтик. Он достал его и подал
жене.
Обморок и припадки продолжались два часа. Весь дом был
в страхе. Доктор сомнительно качал головою. Через два часа я вошла
в кабинет Петра Александровича. Он только что воротился от
жены и ходил взад и вперед по комнате, кусая ногти
в кровь, бледный, расстроенный. Я никогда не видала его
в таком виде.
Говорили, что нет верных
жен; нет такой
жены, от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласк, не выходя из гостиной,
в то время когда рядом
в кабинете сидит муж.
Князь несколько лет уже выражал заметное неудовольствие, когда
жена хоть сколько-нибудь ярко выражала свою нежность к нему. Сначала ее очень огорчало это, и она даже плакала потихоньку о том, но потом привыкла к тому. На этот раз князь тоже совершенно механически отвечал на поцелуй
жены и опешил пройти
в свой
кабинет, где быстро и очень внимательно осмотрел весь свой письменный стол. Княгиня, хоть и не совсем поспешными шагами, но вошла за ним
в кабинет.
Бегушев, выйдя на улицу, не сел
в экипаж свой, а пошел на противоположный тротуар и прямо заглянул
в освещенные окна
кабинета Домны Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к
жене, сказал ей что-то и как будто бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза
в землю и взглянул
в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая
в домашнем костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого сделалось невыносимо грустно, тошно и гадко!
После обеда я иду к себе
в кабинет и закуриваю там свою трубочку, единственную за весь день, уцелевшую от давно бывшей скверной привычки дымить от утра до ночи. Когда я курю, ко мне входит
жена и садится, чтобы поговорить со мной. Так же, как и утром, я заранее знаю, о чем у нас будет разговор.
Утро он проводил
в кабинете в красном шелковом халате, но к обеду, хотя бы и без гостей, выходил
в воздушном белом галстуке, а
жена и дочери обязательно нарядно одетыми.
— Пойдем туда, Маша, — проговорил, наконец, Владимир Андреич, показав
жене глазами на
кабинет. Марья Ивановна встала и пошла за мужем. Барышни тоже недолго сидели
в угольной. Брюнетка взглянула исподлобья на Феоктисту Саввишну и, взяв сестру за руку, ушла с нею
в другую комнату.
Широкие, высокие
в старом стиле приемные комнаты, удобный грандиозный
кабинет, комнаты для
жены и дочери, классная для сына, — всё как нарочно придумано для них.
Уединясь
в свой
кабинет, я впал
в меланхолию и предался сравнениям, как бывало прежде, и как идет ныне, как обращался мой батенька с маменькою, как они были им послушны, и как, напротив, живу я, сын их, с моею
женою, и уже не у она мне, а я ей послушен.
Ольге Михайловне припомнился ее двоюродный брат, офицер, веселый малый, который часто со смехом рассказывал ей, что когда ночью «супружница начинает пилить» его, то он обыкновенно берет подушку и, посвистывая, уходит к себе
в кабинет, а
жена остается
в глупом и смешном положении.
Мужа нашла она
в кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только
жена.
В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос. Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена
в ящик стола. Как брал папиросы, так и застыл.
И только насилу перед самым утром, с этими нелегкими мыслями, у себя
в кабинете в кресле задремал, как вдруг слышу
в передней возле двери шум и пререкание,
жена кого-то упрашивает повременить, говорит, что я только сейчас заснул; а тот, чужой голос, настаивает, чтобы тотчас разбудить и точно как будто имя государя мне послышалось.
В семь часов вечера этого последнего дня его жизни он вышел из своей квартиры, нанял извозчика, уселся, сгорбившись, на санях и поехал на другой конец города. Там жил его старый приятель, доктор, который, как он знал, сегодня вместе с
женою отправился
в театр. Он знал, что не застанет дома хозяев, и ехал вовсе не для того, чтобы повидаться с ними. Его, наверно, впустят
в кабинет, как близкого знакомого, а это только и было нужно.
Мне стало ужасно совестно перед собою и ужасно ее жалко, потому что я ее слова уже считал ни во что, а за все винил себя, и
в таком грустном и недовольном настроении уснул у себя
в кабинете на диване, закутавшись
в мягкий ватный халат, выстеганный мне собственными руками моей милой
жены…
Утро. Большой
кабинет. Пред письменным столом сидит Владимир Иваныч Вуланд, плотный, черноволосый, с щетинистыми бакенбардами мужчина. Он, с мрачным выражением
в глазах, как бы просматривает разложенные пред ним бумаги. Напротив его, на диване, сидит Вильгельмина Федоровна (
жена его), высокая, худая, белокурая немка. Она, тоже с недовольным лицом, вяжет какое-то вязанье.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя
в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем
в собственном доме, предоставя все управлению
жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет
в Адмиралтействе да свой
кабинет,
в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их
в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого
кабинета своего мужа; что родные его
жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Я несколько удивился и, взошед наверх, встретил этого самого камердинера; он сказал мне, что Дарья Алексевна (
жена Державина) просит меня, не входя
в кабинет к Гавриле Романычу, повидаться с ней и для того зайти наперед
в гостиную; я удивился еще более и поспешил к разгадке.
Это стою я
в своем
кабинете;
в этом
кабинете жил когда-то мой отец, свиты его величества генерал-майор Войницев, георгиевский кавалер, человек великий, славный! На нем видели одни только пятна… Видели, как он бил и топтал, а как его били и топтали, никто не хотел видеть… (Указывает на Софью Егоровну.) Это моя экс-жена…
Граф Любин (не слушая его). Очень хорошо, очень хорошо… (Идет
в кабинет; за ним Ступендъев, который, уходя, делает какие-то знаки
жене. Дарья Ивановна остается
в раздумье и глядит за ними вслед. Через несколько мгновений из
кабинета стрелой вылетает Аполлон и убегает
в переднюю. Дарья Ивановна вздрагивает, улыбается и опять погружается
в раздумье.)
Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока
жена отворила ему двери, и, не снимая пальто,
в фуражке прошел
в свой
кабинет.