Неточные совпадения
Бабки
в жизни бань играли большую роль, из-за бабок многие специально приходили
в баню. Ими очень дорожили
хозяева бань: бабки исправляли вывихи, «заговаривали грыжу», правили
животы как мужчинам, так и женщинам, накладывая горшок.
Вихров пошел.
В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную — и только уже
в наугольной, имеющей вид кабинета, увидели
хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович, с одутловатым несколько лицом, с небольшими усиками и с эспаньолкой, с огромным
животом,
в ермолке,
в плисовом малиновом халате нараспашку, с ногами, обутыми
в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на подушке, сидел перед маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.
— Чего пришел? Каку надо болячку? Скобленое твое рыло! Вот дай срок,
хозяин придет, он тебе покажет место. Не нужно мне твоих денег поганых. Легко ли, не видали! Табачищем дом загадит, да деньгами платить хочет. Эку болячку не видали! Расстрели тебе
в животы сердце!.. — пронзительно кричала она, перебивая Оленина.
Дениска ходил около них и, стараясь показать, что он совершенно равнодушен к огурцам, пирогам и яйцам, которые ели
хозяева, весь погрузился
в избиение слепней и мух, ослеплявших лошадиные
животы и спины.
Хозяин тоже старый и серый; глаза на его дряхлом лице были похожи на стёкла
в окнах; он ходил, опираясь на толстую палку; ему, должно быть, тяжело было носить выпяченный
живот.
Раиса медленно отодвинулась
в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело
хозяина, его
живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
Он упал
животом на песок, схватил кота и Тетку и принялся обнимать их. Тетка, пока он тискал ее
в своих объятиях, мельком оглядела тот мир,
в который занесла ее судьба, и, пораженная его грандиозностью, на минуту застыла от удивления и восторга, потом вырвалась из объятий
хозяина и от остроты впечатления, как волчок, закружилась на одном месте. Новый мир был велик и полон яркого света; куда ни взглянешь, всюду, от пола до потолка, видны были одни только лица, лица, лица и больше ничего.
Жарко пылают дрова
в печи, я сижу пред нею рядом с
хозяином, его толстый
живот обвис и лежит на коленях, по скучному лицу мелькают розовые отблески пламени, серый глаз — точно бляха на сбруе лошади, он неподвижен и слезится, как у дряхлого нищего, а зеленый зрачок все время бодро играет, точно у кошки, живет особенной, подстерегающей жизнью. Странный голос, то — высокий по-женски и ласковый, то — сиплый, сердито присвистывающий, сеет спокойно-наглые слова...
Он бесшумно явился за спиною у меня
в каменной арке, отделявшей мастерскую от хлебопекарни; пол хлебопекарни был на три ступеньки выше пола нашей мастерской, —
хозяин встал
в арке, точно
в раме, сложив руки на
животе, крутя пальцами, одетый — как всегда —
в длинную рубаху, завязанную тесьмой на жирной шее, тяжелый и неуклюжий, точно куль муки.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос
в гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на
животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей,
в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Карл Миллер, брат
хозяина зверинца, стоял
в крошечной дощатой уборной, перед зеркалом, уже одетый
в розовое трико с малиновым бархатным перехватом ниже
живота. Старший брат, Иоганн, сидел рядом и зоркими глазами следил за туалетом Карла, подавая ему нужные предметы. Сам Иоганн был сильно хром (ему ручной лев исковеркал правую ногу) и никогда не выходил
в качестве укротителя, а только подавал брату
в клетку обручи, бенгальский огонь и пистолеты.
Ровно
в полночь
хозяин Ахинеев прошел
в кухню поглядеть, всё ли готово к ужину.
В кухне от пола до потолка стоял дым, состоявший из гусиных, утиных и многих других запахов. На двух столах были разложены и расставлены
в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок. Около столов суетилась кухарка Марфа, красная баба с двойным перетянутым
животом.
И он с ненавистью поглядел на свой сарай с кривой поросшей крышей; там из двери сарайчика глядела на него большая лошадиная голова. Вероятно, польщенная вниманием
хозяина, голова задвигалась, подалась вперед, и из сарая показалась целая лошадь, такая же дряхлая, как Лыска, такая же робкая и забитая, тонконогая, седая, с втянутым
животом и костистой спиною. Она вышла из сарая и
в нерешительности остановилась, точно сконфузилась.
Машенька вспомнила, что у нее
в корзине под простынями лежат сладости, которые она, по старой институтской привычке, прятала за обедом
в карман и уносила к себе
в комнату. От мысли, что эта ее маленькая тайна уже известна
хозяевам, ее бросило
в жар, стало стыдно, и от всего этого — от страха, стыда, от обиды — началось сильное сердцебиение, которое отдавало
в виски,
в руки, глубоко
в живот.