Неточные совпадения
Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выделялся из этой пестрой толпы администраторов, являл ум тонкий и проницательный и вообще выказывал себя продолжателем того преобразовательного
дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого
столетия в России.
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова
в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти
столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное
дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения
в Глупове академии.
Мы рано поднялись на другой
день,
в воскресенье, чтоб побывать
в церквах. Заехали
в три церкви, между прочим
в манильский собор, старое здание, постройки XVI
столетия. Он только величиной отличается от других приходских церквей. Украшения
в нем так же безвкусны, живопись так же дурна, как и
в церкви предместья и
в монастырях. Орган плох, а
в других церквах он заменяется виолончелью и флейтой.
Скоро выплыло еще более казусное
дело о башкирских землях, замежеванных
в дачу Шатровских заводов еще
в конце прошлого
столетия.
В конце прошлого
столетия при канализационных работах наткнулись на один из таких ходов под воротами этого дома, когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (
в одном из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и
днем керосиновыми лампами).
Сам Красовский был тоже любитель этого спорта, дававшего ему большой доход по трактиру. Но последнее время,
в конце
столетия, Красовский сделался ненормальным, больше проводил время на «Голубятне», а если являлся
в трактир, то ходил по залам с безумными глазами, распевал псалмы, и… его, конечно, растащили: трактир, когда-то «золотое
дно», за долги перешел
в другие руки, а Красовский кончил жизнь почти что нищим.
Дело происходило давно,
в прошлом
столетии.
Он нередко получал из дому, откуда-то из глуши Симбирской или Уфимской губернии, довольно крупные для студента денежные суммы, но
в два
дня разбрасывал и рассовывал их повсюду с небрежностью французского вельможи XVII
столетия, а сам оставался зимою
в одной тужурке, с сапогами, реставрированными собственными средствами.
В первой половине прошлого
столетия они сделали свое
дело, ознаменовав начало умственного возрождения и дав миру Вольтеров, Дидро, Гольбахов и проч.
Это продолжалось до конца прошлого
столетия. 1901 год открылся приостановкой газеты за нарушение циркуляра, запрещавшего печатать отчеты о процессах против чинов полиции, а «Русские ведомости» напечатали отчет о случившемся
в судебной палате
в Тамбове
деле о полицейском приставе, обвинявшемся
в насильственном освидетельствовании сельской учительницы.
— Удивительное
дело, — сказал Лаптев, — опять меня поставил
в тупик мой Федор! Надо, говорит, узнать, когда исполнится
столетие нашей фирмы, чтобы хлопотать о дворянстве, и говорит это самым серьезным образом. Что с ним поделалось? Откровенно говоря, я начинаю беспокоиться.
Шли годы. Шагнули
в двадцатое
столетие. М. Горький ставил «На
дне», и меня
В. И. Немирович-Данченко просил показать Хитровку для постановки пьесы. Назначен был
день «похода», и я накануне зашел узнать,
в той ли еще они квартире. Тот же флигель, та же квартира во втором этаже, те же лампочки-коптишки у нищих и большая висячая лампа с абажуром над рабочим столом. Кое-кто из стариков цел, но уже многих нет.
Прошло много лет, и
в конце прошлого
столетия мы опять встретились
в Москве. Докучаев гостил у меня несколько
дней на даче
в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии, читал монологи из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной
в Тамбове рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там,
в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
Дело происходило
в самом начале нынешнего
столетия,
в 1801 году.
Я вас прошу, господа, прислушайтесь когда-нибудь к стонам образованного человека девятнадцатого
столетия, страдающего зубами, этак на второй или на третий
день болезни, когда он начинает уже не так стонать, как
в первый
день стонал, то есть не просто оттого, что зубы болят; не так, как какой-нибудь грубый мужик, а так, как человек тронутый развитием и европейской цивилизацией стонет, как человек «отрешившийся от почвы и народных начал», как теперь выражаются.
— А вот каким. Ты знаешь,
в моей судьбе было всегда много смешного. Помнишь мою комическую переписку по
делу вытребования бумаг? Вот я и ранен смешно. И
в самом
деле, какой порядочный человек,
в наше просвещенное
столетие, позволит себя ранить стрелой? И не случайно — заметь, не во время каких-нибудь игрищ, а на сражении.
Учим теперь,
в конце девятнадцатого
столетия, тому, что бог сотворил мир
в шесть
дней, потом сделал потоп, посадил туда всех зверей, и все глупости, гадости Ветхого завета, и потом тому, что Христос велел всех крестить водой, или верить
в нелепость и мерзость искупления, без чего нельзя спастись, и потом улетел на небо и сел там, на небе, которого нет, одесную отца.
И из этих очерков, —
в которых каждый, кто хоть немного имел
дело с русским народом, узнает знакомые черты, — из этих очерков восстает перед нами характер русского простолюдина, сохранивший основные черты свои посреди всех обезличивающих, давящих [, убивающих] отношений, которым он был подчинен
в течение нескольких
столетий.
Разве
в XIX
столетии есть какой-нибудь серьезный интерес, лежащий вне вопроса о коммунизме, вне вопроса о
разделе земель?
Да как же было устоять, когда и
в Италии, и
в Испании, и
в Вене, и
в Берлине, и
в Париже, и
в Лондоне известнейшие знатоки циркового
дела писали, что такие цирковые номера появляются лишь раз
в столетие и говорят об усердной, долгой, почти невозможной тренировке.
Подобные предания сохраняются и по другим местам:
в некоторые женские монастыри, например,
в Арзамасе,
в Екатеринбурге,
в Уфе,
в Нижнем,
в Костроме и других местах, с таинственностию привозили
в прошлом
столетии женщин, принадлежавших к высшему сословию, и они
в укромных обителях доживали свои
дни.
Конечно, тогдашняя журналистика не имела еще такого влияния на
дела политические, какое получила она
в нашем
столетии, но рассеянные по западным государствам члены Барской конфедерации и тогда умели пользоваться ее силой, и тогда, как
в недавнее время, подкупали журналистов и печатали разного рода клеветы на ненавистную им Россию.
В вестибюле мы разбирали верхнюю одежду. У Ольги — стильная шляпа начала прошлого
столетия, и вся она, с ее мечтательной внешностью, кажется барышней другого века. Недаром ее называли
в институте «Пушкинской Татьяной». Это мнение
разделял, очевидно, и Боб Денисов.
Не театры, балы и концерты, незнакомые еще юным представительницам прекрасного пола XVI
столетия, заставляли томиться радостным ожиданием их молодые сердца, а более близкие к природе, незатейливые развлечения, а главное, возможность хотя немного поднять завесу будущего гаданием
в «святые
дни», безусловную веру
в которое, наравне с несомненно признаваемой возможностью «приворотов», «отворотов», «порчи с глазу» и проч., носили
в умах и сердцах своих наши отдаленные предки обоего пола.
— Вот видишь! Все
дело, значит,
в нас самих!.. Вы изволите говорить, — обратился граф движением головы
в сторону Столицына, — прерогативы… Их было очень достаточно, больше
столетия… И даже такое страшное право, как крепостное…
Эта часовня была известной всему Петербургу часовней Спасителя на Петербургской стороне, соединяющей
в себе и высокочтимую православными святыню, и памятник исторической старины, так как построена «
в домике Петра Великого», который со
дня основания города, уже более чем полтора
столетия, стоит невредимым.
Под покровом тайны, благодетельной для успехов всякого религиозного разномыслия, развились
в прошлом и
в нынешнем
столетиях нелепые и изуверные учения хлыстов, скопцов, шелапутов, фарисеев, что едва ли случилось бы, если бы первые их последователи вели свое
дело открыто и гласно.
«Раскольничьи
дела XVIII
столетия, извлеченные из
дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии» Г.
В. Есиповым, С.-Пб., 1861 г.].
Я записал с его слов это место: „
В самых позорных периодах жизни человеческой, — гласит речь Грановского, — есть искупительные, видимые нам на расстоянии
столетий стороны, и на
дне самого грешного перед судом современников сердца таится какое-нибудь одно лучшее и чистое чувство“.