Неточные совпадения
Первые
шаги его
в свете и на службе были удачны, но
два года тому назад он сделал грубую ошибку.
Но это говорили его вещи, другой же голос
в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где у него стояли
две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя
в состояние бодрости. За дверью заскрипели
шаги. Он поспешно поставил гири.
Он не раздеваясь ходил своим ровным
шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной,
в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели
две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он доходил до двери спальни и опять поворачивался.
«Однако когда-нибудь же нужно; ведь не может же это так остаться», сказал он, стараясь придать себе смелости. Он выпрямил грудь, вынул папироску, закурил, пыхнул
два раза, бросил ее
в перламутровую раковину-пепельницу, быстрыми
шагами прошел мрачную гостиную и отворил другую дверь
в спальню жены.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал
в горы развеять мысли, толпившиеся
в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый
шаг моей некованой лошади глухо раздавался
в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул
в себя раза
два свежий воздух южной ночи и пустился
в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать
в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул
в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще. За ближний пень
Становится Гильо смущенный.
Плащи бросают
два врага.
Зарецкий тридцать
два шагаОтмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы
в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с
двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь ванька с
двумя седоками или пустая коляска,
шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я,
в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их
в переднюю.
— Ну что ж…
в трех
шагах и нельзя не убить. Ну а не убьете… тогда… — Глаза его засверкали, и он ступил еще
два шага.
В самом деле,
двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные
шаги.
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои
шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы,
в которые можно меня здесь застать. Помните?
— Отнюдь не
в часть и непременно к Порфирию! — крикнул
в каком-то необыкновенном волнении Разумихин. — Ну, как я рад! Да чего тут, идем сейчас,
два шага, наверно застанем!
— Я, конечно, не мог собрать стольких сведений, так как и сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но, впрочем,
две весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок… Я приискал уже настоящую, то есть будущую нашу квартиру, — оборотился он к Раскольникову, — и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь
в нумерах,
два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель,
в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал…
Одинцова раза
два — прямо, не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости
в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась
в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько
шагов в сторону и остановилась.
— Опять эта собака здесь, — проворчала
в ответ старуха и, заметив, что Фифи сделала
два нерешительные
шага в ее направлении, воскликнула: — Брысь, брысь!
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа
два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался
в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха
шагов.
— Понимаете вещь? — кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая
в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал
шага на
два.
Взлетела
в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит
в двух десятках
шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
И, как всякий человек
в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза
два Самгин заметил, что, свернув за угол
в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы
в такт
шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Через сотню быстрых
шагов он догнал
двух людей, один был
в дворянской фуражке, а другой —
в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти
в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи. Левый,
в панаме, сиповато, басом говорил...
Но дни шли за днями, годы сменялись годами, пушок обратился
в жесткую бороду, лучи глаз сменились
двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали немилосердно лезть, стукнуло тридцать лет, а он ни на
шаг не подвинулся ни на каком поприще и все еще стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад.
Словом, те же желания и стремления, как при встрече с Беловодовой, с Марфенькой, заговорили и теперь, но только сильнее, непобедимее, потому что Вера была заманчива, таинственно-прекрасна, потому что
в ней вся прелесть не являлась сразу, как
в тех
двух, и
в многих других, а пряталась и раздражала воображение, и это еще при первом
шаге!
Она шла, наклонив голову, совсем закрытую черной мантильей. Видны были только
две бледные руки, державшие мантилью на груди. Она шагала неторопливо, не поворачивая головы по сторонам, осторожно обходя образовавшиеся небольшие лужи, медленными
шагами вошла на крыльцо и скрылась
в сенях.
Верочка была с черными, вострыми глазами, смугленькая девочка, и уж начинала немного важничать, стыдиться шалостей: она скакнет два-три
шага по-детски и вдруг остановится и стыдливо поглядит вокруг себя, и пойдет плавно, потом побежит, и тайком, быстро, как птичка клюнет, сорвет ветку смородины, проворно спрячет
в рот и сделает губы смирно.
Теперь ее единственным счастьем на миг — было бы обернуться, взглянуть на него хоть раз и поскорее уйти навсегда, но, уходя, измерить хоть глазами — что она теряла. Ей было жаль этого уносящегося вихря счастья, но она не смела обернуться: это было бы все равно что сказать да на его роковой вопрос, и она
в тоске сделала
шага два на крутизну.
— Правда,
в неделю раза два-три: это не часто и не могло бы надоесть: напротив, — если б делалось без намерения, а так само собой. Но это все делается с умыслом:
в каждом вашем взгляде и
шаге я вижу одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли… По какому праву, позвольте вас спросить?
Он так же боязливо караулил взгляд Веры, стал бояться ее голоса, заслышав ее
шаги, начинал оправляться, переменял две-три позы и
в разговоре взвешивал слова, соображая, понравится ли ей то, другое или нет.
От нас через стол,
шагах в пяти, обедали
два господина и оживленно разговаривали.
Я не успел еще шагнуть
двух шагов, как вдруг увидал, что князя, заплаканного, трепещущего, выводили
в коридор Бьоринг и спутник его, барон Р., — тот самый, который являлся к Версилову для переговоров.
Шагах в пятидесяти оттуда, на вязком берегу,
в густой траве, стояли по колени
в тине
два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо проходить чрез толпу или идти
в речку.
Он не вдруг подошел: сделает
два шага и остановится
в нерешимости; наконец подошел.
Минуты через
две из двери бодрым
шагом вышла, быстро повернулась и стала подле надзирателя невысокая и очень полногрудая молодая женщина
в сером халате, надетом на белую кофту и на белую юбку.
По коридору послышались
шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли
два арестанта-парашечники
в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли
в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
В это время послышался шум
шагов и женский говор
в коридоре, и обитательницы камеры
в котах на босу ногу вошли
в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по
два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
Маслова сидела, засунув руки
в рукава халата, и, склонив низко голову, неподвижно смотрела на
два шага перед собой, на затоптанный пол, и только говорила...
Третью неделю проводил доктор у постели больной, переживая
шаг за
шагом все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось, глаза ввалились, кожа потемнела.
В течение первых
двух недель доктор не спал и трех ночей.
Когда Алеша вошел
в переднюю и попросил о себе доложить отворившей ему горничной,
в зале, очевидно, уже знали о его прибытии (может быть, заметили его из окна), но только Алеша вдруг услышал какой-то шум, послышались чьи-то бегущие женские
шаги, шумящие платья: может быть, выбежали
две или три женщины.
— Кабарга! — шепнул Дерсу на мой вопросительный взгляд. Минуты через
две я увидел животное, похожее на козулю, только значительно меньше ростом и темнее окраской. Изо рта ее книзу торчали
два тонких клыка. Отбежав
шагов 100, кабарга остановилась, повернула
в нашу сторону свою грациозную головку и замерла
в выжидательной позе.
В этот день мы вышли сравнительно поздно, потому и прошли немного. С первых же
шагов Дерсу определил, что река Холонку не жилая, что туземцы заглядывают сюда редко и что года
два назад здесь соболевали корейцы.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали
две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои
шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился
в сон.
Опасаясь, чтобы с Логадой чего-нибудь не случилось, я зажег свой маленький фонарик и снова пошел его искать.
Два удэгейца вызвались меня провожать. Под берегом,
в 50
шагах от балагана, мы нашли Логаду спящим на охапке сухой травы.
Еще издали, сквозь частую сетку дождя, заметил я избу с тесовой крышей и
двумя трубами, повыше других, по всей вероятности, жилище старосты, куда я и направил
шаги свои,
в надежде найти у него самовар, чай, сахар и не совершенно кислые сливки.
В нескольких
шагах от двери, подле грязной лужи,
в которой беззаботно плескались три утки, стояло на коленках
два мужика: один — старик лет шестидесяти, другой — малый лет двадцати, оба
в замашных заплатанных рубахах, на босу ногу и подпоясанные веревками.
Впереди,
в телеге, запряженной одной лошадкой,
шагом ехал священник; дьячок сидел возле него и правил; за телегой четыре мужика, с обнаженными головами, несли гроб, покрытый белым полотном;
две бабы шли за гробом.
Там, где ему приходилось перескочить ее — и где он полтора года тому назад действительно перескочил ее, —
в ней все еще было
шагов восемь ширины да сажени
две глубины.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко поцеловала покойника
в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми
шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у окна.
Новость эта, совершенно неожиданная, поразила ее, она встала, чтобы выйти
в другую комнату, и, сделав
два шага, упала без чувств на пол.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам;
в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный
шаг. Мне предлагали
две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня
в комнате будет распоряжаться женщина, будет все приводить по-своему
в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть
в одиночестве.
Отец встает из-за стола и старческими
шагами направляется
в свою комнату. Комната эта неудобна; она находится возле лакейской и довольно холодна, так что старик постоянно зябнет. Он медленно раздевается и, удостоверившись, что выданные ему на заутреню
два медных пятака лежат
в целости около настольного зеркала, ложится спать.
Через несколько часов о Сережке уже никто
в доме не упоминает, а затем, чем дальше, тем глубже погружается он
в пучину забвения. Известно только, что Аксинья кормит его грудью и раза
два приносила
в церковь под причастие. Оба раза, проходя мимо крестной матери, она замедляла
шаг и освобождала голову младенца от пеленок, стараясь обратить на него внимание «крестной»; но матушка оставалась равнодушною и
в расспросы не вступала.
Я еще тройной свисток — и мне сразу откликнулись с
двух разных сторон. Послышались торопливые
шаги: бежал дворник из соседнего дома, а со стороны бульвара — городовой, должно быть, из будки… Я спрятался
в кусты, чтобы удостовериться, увидят ли человека у решетки. Дворник бежал вдоль тротуара и прямо наткнулся на него и засвистал. Подбежал городовой… Оба наклонились к лежавшему. Я хотел выйти к ним, но опять почувствовал боль
в ноге: опять провалился ножик
в дырку!