Неточные совпадения
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).],
в свете и вдруг очутиться
в дороге:
грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь, не такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней)так вознаградил за всё…
Они подошли к дому; то был действительно
трактир Меннерса.
В раскрытом окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то
грязная рука доила полуседой ус.
В трактир приходили и уходили разные лица, все
в белых куртках, индийцы
в грязных рубашках, китайцы без того и без другого.
Пить чай
в трактире имеет другое значение для слуг. Дома ему чай не
в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома у него
грязная людская, он должен сам поставить самовар; дома у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин может позвонить.
В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Кроме «Голубятни» где-то за Москвой-рекой тоже происходили петушиные бои, но там публика была сбродная. Дрались простые русские петухи, английские бойцовые не допускались. Этот
трактир назывался «Ловушка».
В грязных закоулках и помойках со двора был вход
в холодный сарай, где была устроена арена и где публика была еще азартнее и злее.
Алексей по уходе брата отправлялся напротив, через Брюсовский переулок,
в грязный извозчичий
трактир в доме Косоурова пить чай и проводил здесь ровно час, беседуя, споря и обсуждая шансы беговых лошадей с извозчиками.
Среди московских
трактиров был один-единственный, где раз
в году, во время весеннего разлива, когда с верховьев Москвы-реки приходили плоты с лесом и дровами, можно было видеть деревню.
Трактир этот, обширный и
грязный, был
в Дорогомилове, как раз у Бородинского моста, на берегу Москвы-реки.
Рестораном еще назывался
трактир «Молдавия»
в Грузинах, где днем и вечером была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к
грязному крыльцу деревянного голубовато-серого дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки с цыганами.
Из
трактира выбегали извозчики —
в расстегнутых синих халатах, с ведром
в руке — к фонтану, платили копейку сторожу, черпали
грязными ведрами воду и поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля свою лошадь, величая каждого, судя по одежде, — кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь!». [Ваше сиятельство.]
Послушав венгерский хор
в трактире «Крым» на Трубной площади, где встретил шулеров — постоянных посетителей скачек — и кой-кого из знакомых купцов, я пошел по грачевским притонам, не официальным, с красными фонарями, а по тем, которые ютятся
в подвалах на темных,
грязных дворах и
в промозглых «фатерах» «Колосовки», или «Безымянки», как ее еще иногда называли.
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы
в восьмом часу вечера (это было
в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по
грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна
трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали
в ночлежные дома.
Лошади кормятся без призора, стаи голубей и воробьев мечутся под ногами, а извозчики
в трактире чай пьют. Извозчик, выйдя из
трактира, черпает прямо из бассейна
грязным ведром воду и поит лошадь, а вокруг бассейна — вереница водовозов с бочками.
В этом громадном трехэтажном доме, за исключением нескольких лавок, харчевен, кабака
в нижнем этаже и одного притона-трактира, вся остальная площадь состояла из мелких,
грязных квартир. Они были битком набиты базарными торговками с их мужьями или просто сожителями.
Благодаря ей и верхнюю, чистую часть дома тоже называли «дыра». Под верхним
трактиром огромный подземный подвал, куда ведет лестница больше чем
в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и
грязные. Посередине стол, над которым мерцает
в табачном дыме газовый рожок.
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни воин. Гнезда ему не свить, умрёт
в трактире под столом, а то — под забором,
в луже
грязной. Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие люди — не нужны, хорошие — недужны». Странником сделался он, знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
На Волге
в бурлаках и крючниках мы и
в глаза не видали женщин, а
в полку видели только
грязных баб, сидевших на корчагах с лапшой и картошкой около казарменных ворот, да гуляющих девок по
трактирам, намазанных и хриплых, соприкосновения с которыми наша юнкерская компания прямо-таки боялась, особенно наслушавшись увещаний полкового доктора Глебова.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил
в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах человеческих. Горбун, живя
в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел
в своей работе; глаза у него стали тусклые, пугливые, тело точно растаяло
в трактирной жаре.
Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением рук, — казалось, он прячет что-то
в свой горб.
Измученный бессонными ночами, проведенными на улицах, скоро он заснул, вытянувшись во весь рост. Такой роскоши — вытянуться всем телом,
в тепле — он давно не испытывал. Если он и спал раньше, то где-нибудь сидя
в углу
трактира или
грязной харчевни, скорчившись
в три погибели…
Это было верно: капитан действительно жил
в ночлежном приюте, а по утрам становился на паперть вместе с нищими, между которыми он известен за «безрукого барина». По вечерам его видали сидящим
в биллиардных
грязных трактиров.
В знакомом же нам
трактире, только
в черной половине его, сидел небритый,
грязный субъект. Было семь часов вечера.
Трущобный люд, населяющий Хитров рынок, метко окрестил
трактиры на рынке. Один из них назван «Пересыльный», как намек на пересыльную тюрьму, другой «Сибирь», третий «Каторга». «Пересыльный» почище, и публика
в нем поприличнее, «Сибирь»
грязнее и посещается нищими и мелкими воришками, а «Каторга» нечто еще более ужасное.
Было одно неудобство, немного портившее квартиру: ее отдаленность от центра и то, что
в гимназию детям путь лежал через
грязную площадь, на которой по средам и пятницам раскидывался базар, наезжали мужики с сеном и лыками, пьянствовали по
трактирам и безобразничали.
Когда они пришли
в грязный и закоптелый
трактир, Челкаш, подойдя к буфету, фамильярным тоном завсегдатая заказал бутылку водки, щей, поджарку из мяса, чаю и, перечислив требуемое, коротко бросил буфетчику...
Но эти приятные ожидания были обмануты. Когда за Прохором завизжала и хлопнула дверь с блоком, —
в трактире было еще не прибрано и пусто. Два заспанных парня убирали
грязные столы и спрыскивали пол.
В хозяйской комнате чирикала канарейка. Сама хозяйка возилась за прилавком вместо мужа, а духовный дворник уже сидел у окна за столиком и опохмелялся.
Он отказывал себе во всем, жил
в одной комнате подвального этажа
в конце Николаевской улицы и для своих деловых свиданий облюбовал
грязный низок
трактира, где ему отвели отдельный кабинет, который занимался гостями лишь по вечерам, а днем все равно пустовал.
— Другие… Они приходят сюда с целью отдохнуть, здесь они чувствуют себя свободными, нравственно раздетыми… Иногда находишь удовольствие выпить скверного вина, съесть яичницу с ветчиной
в каком-нибудь
грязном трактире… для перемены…
В одну из своих ежедневных экскурсий по Петербургу, Антон Михайлович случайно забрел
в грязный трактир-низок на Сенной площади.
Грязные трактиры,
в которых «русские мальчики» ведут разговоры о мировых вопросах, лишь символически отображенные моменты человеческого духа и диалектики идей, органически с этой судьбой срощенной.
В самый день Крещения, 6 января, часу
в седьмом вечера, из одного из
грязных трактиров на Сенной площади вышел человек, одетый
в почти новый дубленый полушубок и сдвинутую на самые глаза мерлушечью шапку, остановился на минуту
в дверях
трактира, блок которых еще продолжал издавать резкий скрип, как бы
в нерешительности, куда ему идти, и пошел, видимо, наудачу, вправо, как-то крадучись и озираясь по сторонам.