Неточные совпадения
Было свежее майское утро, и с неба падала изобильная роса.
После бессонной и бурно проведенной ночи глуповцы улеглись спать, и
в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два парня и мазали дегтем ворота. Увидев панов, они, по-видимому, смешались и спешили наутек, но были остановлены.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который,
после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился
в родной
город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Она смутно решила себе
в числе тех планов, которые приходили ей
в голову, и то, что
после того, что произойдет там на станции или
в именьи графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого
города и останется там.
На десятый день
после приезда
в город Кити заболела. У нее сделалась головная боль, рвота, и она всё утро не могла встать с постели.
После всего этого события было и неловко, — тем более, что о нем множество ходило
в городе самых неблагоприятных историй.
Жители
города и без того, как уже мы видели
в первой главе, душевно полюбили Чичикова, а теперь,
после таких слухов, полюбили еще душевнее.
Первое событие было с какими-то сольвычегодскими купцами, приехавшими
в город на ярмарку и задавшими
после торгов пирушку приятелям своим устьсысольским купцам, пирушку на русскую ногу с немецкими затеями: аршадами, пуншами, бальзамами и проч.
После нас приехал какой-то князь, послал
в лавку за шампанским, нет ни одной бутылки во всем
городе, всё офицеры выпили.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было
в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя
после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему,
после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь
город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Старушка вскоре
после отъезда нашего героя
в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать
в город, несмотря на то что лошади не были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева.
— Случилось это у них утром, — продолжала, торопясь, Пульхерия Александровна. —
После того она тотчас же приказала заложить лошадей, чтоб сейчас же
после обеда и ехать
в город, потому что она всегда
в таких случаях
в город ездила; кушала за обедом, говорят, с большим аппетитом…
Анна Сергеевна около года
после его смерти не выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но побывала только
в Германии; соскучилась и вернулась на жительство
в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от
города ***.
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их
в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась
в пепел.
После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он жил
в этом огромном
городе.
В сущности —
город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
Летом, на другой год
после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться
в военной школе и должен был ехать
в какую-то другую,
в Петербург. И вот, за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился
в другом
городе.
Доживая последние дни
в Париже, он с утра ходил и ездил по
городу, по окрестностям, к ночи возвращался
в отель, отдыхал, а
после десяти часов являлась Бланш и между делом, во время пауз, спрашивала его: кто он, женат или холост, что такое Россия, спросила — почему там революция, чего хотят революционеры.
— Какой еще жизни и деятельности хочет Андрей? — говорил Обломов, тараща глаза
после обеда, чтоб не заснуть. — Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день — верст по десяти пешком! Вчера ночевал
в городе,
в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было — все по милости ее поручений!
— Надо сказать, что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой,
после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем
в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите, что вас не было
в городе накануне и, следовательно, вы и
в обрыве быть не могли…
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней,
после обедни
в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по
городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится
в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А тот старый сплетник узнал, что Вера уходила,
в рожденье Марфеньки, с Тушиным
в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до ночи и
после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и пошло по
городу! Да еще там пьяная баба про меня наплела… Тычков все разведал…
Тушин не уехал к себе
после свадьбы. Он остался у приятеля
в городе. На другой же день он явился к Татьяне Марковне с архитектором. И всякий день они рассматривали планы, потом осматривали оба дома, сад, все службы, совещались, чертили, высчитывали, соображая радикальные переделки на будущую весну.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец,
после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный,
город. Но и то не совсем русский, хотя
в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к
городу, мне
После обедни мы отправились
в цирк смотреть петуший бой. Нам взялся показать его француз Рl., живший
в трактире, очень любезный и обязательный человек. Мы заехали за ним
в отель. Цирков много. Мы отправились сначала
в предместье Бинондо, но там не было никого, не знаю почему; мы —
в другой,
в предместье Тондо. С полчаса колесили мы по
городу и наконец приехали
в предместье. Оно все застроено избушками на курьих ножках и заселено тагалами.
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие
в городе,
после губернатора и секретарей его, лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули
в свои бумажки, чтоб взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку хлеба и сухаря. Наливку пили с удовольствием.
Да, я забыл сказать, что за полчаса до назначенного времени приехал, как и
в первый раз, старший
после губернатора
в городе чиновник сказать, что полномочные ожидают нас. За ним, по японскому обычаю, тянулся целый хвост баниосов и прочего всякого чина. Чиновник выпил чашку чаю, две рюмки cherry brandy (вишневой наливки) и уехал.
Романтики, глядя на крепости обоих берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать на сутки на берег, ступить ногой
в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть на физиономию
города, на картину людей, быта, немного расправить ноги
после качки, поесть свежих устриц.
Они уехали, сказав, что свидание назначено завтра, 9-го числа, что рентмейстер, первый
после губернатора чиновник
в городе, и два губернаторские секретаря приедут известить нас, когда губернатор будет готов принять.
Жизнь наша опять потекла прежним порядком. Ранним утром всякий занимался чем-нибудь
в своей комнате: кто приводил
в порядок коллекцию собранных растений, животных и минералов, кто записывал виденное и слышанное, другие читали описание Капской колонии.
После тиффинга все расходились по
городу и окрестностям, потом обедали, потом смотрели на «картинку» и шли спать.
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры
в адмиралтейство на фрегат к работам, мы, не офицеры, или занимались дома, или шли за покупками, гулять, кто
в Портсмут, кто
в Портси, кто
в Саутси или
в Госпорт — это названия четырех
городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
После развратной, роскошной и изнеженной жизни последних шести лет
в городе и двух месяцев
в остроге с уголовными жизнь теперь с политическими, несмотря на всю тяжесть условий,
в которых они находились, казалась Катюше очень хорошей.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни
в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был
в городе и
после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами
в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
В нынешнем году он был рассчитан хозяином
после происшедшей неприятности хозяина с рабочими и, оставшись без места, ходил без дела по
городу, пропивая с себя последнее.
После фабрики она жила
в деревне, потом приехала
в город и на квартире, где была тайная типография, была арестована и приговорена к каторге. Марья Павловна не рассказывала никогда этого сама, но Катюша узнала от других, что приговорена она была к каторге за то, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан
в темноте одним из революционеров.
Весной,
в праздник — это было Вознесение, —
после приема больных Старцев отправился
в город, чтобы развлечься немножко и кстати купить себе кое-что.
Начал чтение, сейчас
после панихиды, отец Иосиф; отец же Паисий, сам пожелавший читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе с отцом настоятелем скита, ибо вдруг стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и
в монастырской братии, и
в прибывавших из монастырских гостиниц и из
города толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и «неподобающее» даже волнение и нетерпеливое ожидание.
Старик же ее, купец, лежал
в это время уже страшно больной, «отходил», как говорили
в городе, и действительно умер всего неделю спустя
после суда над Митей.
Но о сем скажем
в следующей книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и день, как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а по впечатлению, произведенному
в среде монастыря и
в городе, до того как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор,
после стольких лет, сохраняется
в городе нашем самое живое воспоминание о том столь для многих тревожном дне…
И вот вскорости
после полудня началось нечто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя и даже с видимою боязнью каждого сообщить кому-либо начинающуюся мысль свою, но к трем часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело весь скит и всех богомольцев — посетителей скита, тотчас же проникло и
в монастырь и повергло
в удивление всех монастырских, а наконец, чрез самый малый срок, достигло и
города и взволновало
в нем всех, и верующих и неверующих.
На другой же день
после убийства нашли его на дороге, при выезде из
города, мертво пьяного, имевшего
в кармане своем нож, да еще с запачканною почему-то
в крови правою ладонью.
После охоты я чувствовал усталость. За ужином я рассказывал Дерсу о России, советовал ему бросить жизнь
в тайге, полную опасности и лишений, и поселиться вместе со мной
в городе, но он по-прежнему молчал и о чем-то крепко думал.
Никто не занимался ни огородничеством, ни хлебопашеством, никто не сеял, не жал и не собирал
в житницы, но все строили дома, хотя бы и
в долг; все надеялись на то, что пост Ольги
в конце концов будет
городом и захваченная земля перейдет
в собственность,
после чего ее можно будет выгодно продать.
Через год
после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь едет
в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Но
после моего отъезда старейшины
города Цюриха узнали, что я вовсе не русский граф, а русский эмигрант и к тому же приятель с радикальной партией, которую они терпеть не могли, да еще и с социалистами, которых они ненавидели, и, что хуже всего этого вместе, что я человек нерелигиозный и открыто признаюсь
в этом.
Ни одному человеку не доверил артист своего замысла.
После нескольких месяцев труда он едет
в Москву изучать
город, окрестности и снова работает, месяцы целые скрываясь от глаз и скрывая свой проект.
Месяца через четыре он был уже вынужден наведаться
в губернский
город, а невдолге
после того на Щучью-Заводь произошел новый чиновничий наезд.
Утром, сейчас
после обедни, происходит венчальный обряд, затем у родителей подается ранний обед, и вслед за ним новобрачные уезжают
в город, — к себе.
Н. И. Струнников, сын крестьянина, пришел
в город без копейки
в кармане и добился своего не легко.
После С. И. Грибкова он поступил
в Училище живописи и начал работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца большой художественной галереи.
Это входило у меня
в привычку. Когда же
после Тургенева и других русских писателей я прочел Диккенса и «Историю одного
города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз охватить и внешние явления окружающей жизни, и их внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать то
в диккенсовских, то
в щедринских персонажах.
Так рассказывали эту историю обыватели. Факт состоял
в том, что губернатор
после корреспонденции ушел, а обличитель остался жив, и теперь, приехав на время к отцу, наслаждался
в родном
городе своей славой…
Затем мне смутно вспоминаются толпы народа, страшный гул человеческих голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то
в глубинах этого человеческого моря,
после чего народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру
города.
Однажды, этой первой осенью
после нашего приезда
в город, пришло известие: едет губернатор с ревизией.