Неточные совпадения
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна.
В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на
глазах карательного отряда…»
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался
в глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
—
Революционера начинают понимать правильно, — рассказывал он, поблескивая улыбочкой
в глазах. — Я,
в Перми, иду ночью по улице, — бьют кого-то, трое. Вмешался «
в число драки», избитый спрашивает: «Вы — что же —
революционер?» — «Почему?» — «Да вот, защищаете незнакомого вам человека». Ловко сказано?
Вологда была
в это время центром ссылки, и на моих
глазах через Вологду прошло огромное количество ссыльных, главным образом социал-демократов, изредка социалистов-революционеров.
Он слышал, что
в речах своих
революционеры часто говорят о необходимости устроить на земле другую жизнь, эти речи будили его детские мечты. Но на зыбкой почве его души, засорённой дрянными впечатлениями, отравленной страхом, вера росла слабо, она была подобна больному рахитом ребёнку, кривоногому, с большими
глазами, которые всегда смотрят вдаль.
После этого смотра, или этих маневров, и Бенни, и те, кто должен был репрезентовать чужеземному
революционеру домашние русские революционные силы, внезапно почувствовали, что им стало не совсем ловко смотреть
в глаза друг другу.
Крыльцов рассказывает ему, как за случайные сношения с
революционерами он попал
в тюрьму, и как там, почти на его
глазах, повесили двух людей; люди эти попались с польскими прокламациями и были присуждены к виселице за попытку освободиться от конвоя, когда их вели на вокзал.
Любы Конопацкой мне больше не удалось видеть. Они были все на даче. Накануне нашего отъезда мама заказала
в церкви Петра и Павла напутственный молебен. И горячо молилась, все время стоя на коленях, устремив на образ светившиеся внутренним светом, полные слез
глаза, крепко вжимая пальцы
в лоб, грудь и плечи. Я знал, о чем так горячо молилась мама, отчего так волновался все время папа: как бы я
в Петербурге не подпал под влияние нигилистов-революционеров и не испортил себе будущего.