Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися
И рассказали барину,
Каков мужик Яким.
Яким, старик убогонький,
Живал когда-то
в Питере,
Да угодил
в тюрьму:
С купцом тягаться вздумалось!
Как липочка ободранный,
Вернулся он на родину
И за соху взялся.
С тех пор лет тридцать жарится
На полосе
под солнышком,
Под бороной спасается
От частого дождя,
Живет — с сохою возится,
А смерть придет Якимушке —
Как ком
земли отвалится,
Что на сохе присох…
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да
в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами,
под палками
По мелочам ушла!
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку
земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и с этим словом двинулась к дому,
в котором укрепилась Ираидка.
Он спал на голой
земле и только
в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал
под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил
в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился
в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу
под названием:"Письма к другу о водворении на
земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
— Садись-ка ты, дядя Митяй, на пристяжную, а на коренную пусть сядет дядя Миняй!» Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною, как уголь, бородою и брюхом, похожим на тот исполинский самовар,
в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка, с охотою сел на коренного, который чуть не пригнулся
под ним до
земли.
Трещит по улицам сердитый тридцатиградусный мороз, визжит отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая на голову воротники шуб и шинелей, пудря усы людей и морды скотов, но приветливо светит вверху окошко где-нибудь, даже и
в четвертом этаже;
в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках,
под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил Бог свою Россию, и так возвышенно-пылко трепещет молодое сердце юноши, как не случается нигде
в других
землях и
под полуденным роскошным небом.
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало,
в воскресенье,
Здесь
под окном, надев очки,
Играть изволил
в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле,
в мать-земле сырой...
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся
в землю, но не молился
в душе и был довольно хладнокровен; заботился о том, что новый полуфрачек, который на меня надели, очень жал мне
под мышками, думал о том, как бы не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не
в добрый час, видно, наскочило: с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем
в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала
в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о
землю и задавил
под собою всадника.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо
под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская
земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской
земле и, еще лучше того, как умеют умирать
в ней за святую веру.
Из Сечи пришла весть, что татары во время отлучки козаков ограбили
в ней все, вырыли скарб, который втайне держали козаки
под землею, избили и забрали
в плен всех, которые оставались, и со всеми забранными стадами и табунами направили путь прямо к Перекопу.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали
под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла
в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной
земле.
«Кто он? Кто этот вышедший из-под
земли человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел? Почему он только теперь выходит из-под полу? И как мог он видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, — вот и улика
в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
Все тверже и тверже укреплялась
в нем мысль, что если бы действительно этот загадочный вчерашний человек, этот призрак, явившийся из-под
земли, все знал и все видел, — так разве дали бы ему, Раскольникову, так стоять теперь и спокойно ждать?
С тех пор, как бросил ты здесь
в землю семена,
Укрыл ли
под стеклом когда нас от ненастья?
— Знаете, за что он
под суд попал? У него,
в стихах, богоматерь, беседуя с дьяволом, упрекает его: «Зачем ты предал меня слабому Адаму, когда я была Евой, — зачем? Ведь, с тобой живя, я бы
землю ангелами заселила!» Каково?
Волновались, прогибая
под собою
землю, сотни тысяч на Ходынском поле, и вспомнилось, как он подумал, что, если эта сила дружно хлынет на Москву, она растопчет город
в мусор и пыль.
В центре небольшого парка из-под
земли бьет толстая струя рыжевато-мутной воды, распространяя
в воздухе солоноватый запах рыбной лавки.
Он различал, что
под тяжестью толпы
земля волнообразно зыблется, шарики голов подпрыгивают, точно зерна кофе на горячей сковороде;
в этих судорогах было что-то жуткое, а шум постепенно становился похожим на заунывное, но грозное пение неисчислимого хора.
Через несколько минут он растянулся на диване и замолчал; одеяло на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как
земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья
под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел на крупный, вздернутый нос, на обнаженные зубы Стратонова и представлял его
в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее
в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней;
в остатке верхнего тускло светились два окна, а
под ними,
в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, —
в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на
земле,
под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
Впереди его и несколько ниже,
в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как
земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву,
под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Царь медленно шел к военно-морскому отделу впереди этих людей, но казалось, что они толкают его. Вот губернатор Баранов гибко наклонился, поднял что-то с
земли из-под ног царя и швырнул
в сторону.
В состоянии физической усталости и уныния
под вечер въехал
в небольшой, тесно скученный городок, он казался прикрепленным к
земле, точно гвоздями, колокольнями полутора десятков церквей.
Самгин побежал, ощущая, что
земля подпрыгивает
под ним,
в то же время быстро подвигая к нему разрушающееся здание.
— Долой самодержавие! — кричали всюду
в толпе, она тесно заполнила всю площадь, черной кашей кипела на ней,
в густоте ее неестественно подпрыгивали лошади, точно каменная и замороженная
земля под ними стала жидкой, засасывала их, и они погружались
в нее до колен, раскачивая согнувшихся
в седлах казаков; казаки, крестя нагайками воздух, били направо, налево, люди, уклоняясь от ударов, свистели, кричали...
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна с той отчетливой ясностью, которая многое на
земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег
под ногами. Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников;
в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
Самгин, не ответив, смотрел, как двое мужиков ведут
под руки какого-то бородатого,
в длинной, ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками
в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом человека
в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком
в шею бородатого и орал...
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает
под ноги себе мужчин, женщин; они приседали, падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь
в землю одной ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой
в рыжей
земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью,
под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Он даже начал собирать «открытки» на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам стал охотиться за ними, и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого орла, русского мужика, который пашет
землю в сопровождении царя, генерала, попа, чиновника, купца, ученого и нищего, вооруженных ложками; «Один с сошкой, семеро — с ложкой», — подписано было
под рисунком.
Говоря задумчиво, он смотрел
в землю,
под ноги Самгина, едкий зеленоватый дым облекал его слова.
Въехали
в рощу тонкоствольной, свинцовой ольхи,
в кислый запах болота, гниющей листвы,
под бричкой что-то хряснуло, она запрокинулась назад и набок, вытряхнув Самгина. Лошади тотчас остановились. Самгин ударился локтем и плечом о
землю, вскочил на ноги, сердито закричал...
Вдруг где-то, близко, медь оркестра мощно запела «Марсельезу», все люди
в ограде, на улице пошевелились, точно
под ними дрогнула
земля, и кто-то истерически, с радостью или с отчаянием, закричал...
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль,
в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал
в могилу мерзлые комья
земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов стоял, сунув шапку
под мышку, руки
в карманы пальто, и красными глазами смотрел
под ноги себе.
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой
в руке; когда ей удалось загнать его
в угол двора, он упал
под ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от
земли и выбежал на улицу, а
в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
Так неподвижно лег длинный человек
в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина сидела на
земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой
в колени свои, развела руками, свалилась набок.
— Да, муж говорит: ходкие книги, кажется, уже купил… Распутин, большевики… бессарабские помещики, — говорила она, вопросительно глядя
в лицо Самгина. — Все это поднимается, как будто из-под
земли, этой… Как ее? Из чего лава?
Он и среди увлечения чувствовал
землю под ногой и довольно силы
в себе, чтоб
в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, «не лежал у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
По указанию календаря наступит
в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает
земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет
в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую
под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
— Да, царь и ученый: ты знаешь, что прежде
в центре мира полагали
землю, и все обращалось вокруг нее, потом Галилей, Коперник — нашли, что все обращается вокруг солнца, а теперь открыли, что и солнце обращается вокруг другого солнца. Проходили века — и явления физического мира поддавались всякой из этих теорий. Так и жизнь: подводили ее
под фатум, потом
под разум,
под случай — подходит ко всему. У бабушки есть какой-то домовой…
Новый дом покривился и врос
в землю; людские развалились; на развалинах ползает и жалобно мяучит одичалая кошка, да беглый колодник прячется
под осевшей кровлей.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами, простых этаких русских, и стал копать у самого камня, у самого края, яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно
в рост камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать
землю уж из-под самого камня.
Английские губернаторы, сменившие голландских, окруженные большим блеском и более богатыми средствами, обнаружили и более влияния на дикие племена, вступили
в деятельные сношения с кафрами и, то переговорами, то оружием, вытеснили их из пределов колонии. По окончании неприязненных действий с дикими
в 1819 г. англичане присоединили к колонии значительную часть
земли, которая составляет теперь одну из лучших ее провинций
под именем Альбани.
Косматые и черные, как чертовки, женщины сидели на полу на пятках,
под воткнутыми
в землю, на длинных бамбуковых ручках, зонтиками, и продавали табак, пряники, какое-то белое тесто из бобов, которое тут же поджаривали на жаровнях.
Под этим небом,
в этом воздухе носятся фантастические призраки;
под крыльями таких ночей только снятся жаркие сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на
землю, о жаркой любви богов к смертным — все эти страстные образы,
в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
В Панове
земля была отдана крестьянам
под условием уплачивания ими ренты для общих их крестьянских потребностей.
Это было ему теперь так же ясно, как ясно было то, что лошади, запертые
в ограде,
в которой они съели всю траву
под ногами, будут худы и будут мереть от голода, пока им не дадут возможности пользоваться той
землей, на которой они могут найти себе корм…