Неточные совпадения
— Мы пойдем. Не правда ли? — обратилась она к Свияжскому. — Mais il ne faut pas laisser le pauvre Весловский et Тушкевич se morfondre là dans le bateau. [Но не следует заставлять бедного Весловского и Тушкевича томиться
в лодке.] Надо послать им сказать. — Да, это памятник, который он оставит здесь, — сказала Анна, обращаясь к Долли
с тою же хитрою, знающею улыбкой,
с которою она прежде говорила о
больнице.
До обеда не было времени говорить о чем-нибудь. Войдя
в гостиную, они застали уже там княжну Варвару и мужчин
в черных сюртуках. Архитектор был во фраке. Вронский представил гостье доктора и управляющего. Архитектора он познакомил
с нею еще
в больнице.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников
с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что
с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет,
в часть свезут,
в больницу, умрет, а дети…
Когда же тот умер, ходил за оставшимся
в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть не
с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика
в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют, шли почтальоны, носильщики
с вокзала, сиделки какой-то
больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию.
С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной полиции.
— Ну-с, товарищ Петр арестован и Дьякон
с ним. Они
в Серпухове схвачены, а Вараксин и Фома — здесь. Насчет Одинцова не знаю, он
в больнице лежит. Меня, наверное, тоже зацапают.
— Ну-с, что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его
в больницу, а не сюда…
В приемной Петровской
больницы на Клима жадно бросился Лютов, растрепанный, измятый,
с воспаленными глазами,
в бурых пятнах на изломанном гримасами лице.
В больнице, когда выносили гроб, он взглянул на лицо Варвары, и теперь оно как бы плавало пред его глазами, серенькое, остроносое,
с поджатыми губами, — они поджаты криво и оставляют открытой щелочку
в левой стороне рта,
в щелочке торчит золотая коронка нижнего резца. Так Варвара кривила губы всегда во время ссор, вскрикивая...
Пили чай со сливками,
с сухарями и, легко переходя
с темы на тему, говорили о книгах, театре, общих знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из
больницы в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
Клим подумал: нового
в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой
в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь
в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и
с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви,
больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками
с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло.
В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
Пред весною исчез Миша, как раз
в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился
с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил доктор городской
больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав
в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти
в больницу. Там Алина
с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь ночью… Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил на фронте цензором солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса,
с месяц лежал
в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой, мягкое лицо его подсохло, отвердело, глаза открылись шире, и
в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал он мало, предпочитая говорить.
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел
с ума; потом она жила
с вице-губернатором, теперь живет
с актерами, каждый сезон
с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила
больницу для детей, а
в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
В 1928 году
больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезенный старик, грязный, скверно одетый человек
с истощенным лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице темного притона.
Началось
с того, что князь Сергей Петрович не выздоровел и, не дождавшись суда, умер
в больнице.
Еще я видел
больницу, острог, казенные хлебные магазины; потом проехал мимо базара
с пестрой толпой якутов и якуток. Много и русского и нерусского, что со временем будет тоже русское. Скоро я уже сидел на квартире
в своей комнате за обедом.
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью о том,
в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и
в ней и
в том соединении людей, которое было
в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она
в больнице. Нехлюдов пошел
в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было видеть, направил
в детское отделение.
Чувство это было то самое простое чувство жалости и умиления, которое он испытал
в первый раз на свидании
с нею
в тюрьме и потом,
с новой силой, после
больницы, когда он, поборов свое отвращение, простил ее за воображаемую историю
с фельдшером (несправедливость которой разъяснилась потом); это было то же самое чувство, но только
с тою разницею, что тогда оно было временно, теперь же оно стало постоянным.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось
в нем
с новой силой, как только она упомянула о
больнице. «Он, человек света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни
с фельдшером», думал он,
с ненавистью глядя на нее.
А между тем шашни
с фельдшером, за которые Маслова была изгнана из
больницы и
в существование которых поверил Нехлюдов, состояли только
в том, что, по распоряжению фельдшерицы, придя за грудным чаем
в аптеку, помещавшуюся
в конце коридора, и застав там одного фельдшера, высокого
с угреватым лицом Устинова, который уже давно надоедал ей своим приставанием, Маслова, вырываясь от него, так сильно оттолкнула его, что он ткнулся о полку,
с которой упали и разбились две склянки.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой
с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой
в больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет,
с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме
с убийцами и воровками.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково
в сумерках гостиной; и теперь,
в летний вечер, когда долетали
с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя
в деревне школы,
больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает
в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и
в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
— То же самое и
в больнице, говоря
с вами, разумел, а только полагал, что вы и без лишних слов поймете и прямого разговора не желаете сами, как самый умный человек-с.
— Слушай, голубчик: что ты такое тогда сморозил, когда я уходил от тебя из
больницы, что если я промолчу о том, что ты мастер представляться
в падучей, то и ты-де не объявишь всего следователю о нашем разговоре
с тобой у ворот? Что это такое всего? Что ты мог тогда разуметь? Угрожал ты мне, что ли? Что я
в союз, что ли,
в какой
с тобою вступал, боюсь тебя, что ли?
— Никак нет-с. На другой же день, наутро, до
больницы еще, ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало. Два дня был
в совершенном беспамятстве.
— Нельзя же ему, однако, тут умирать, — воскликнул Ардалион Михайлыч, — ребята, давайте-ка вон
с телеги рогожку, снесемте его
в больницу.
И во всей России — от Берингова пролива до Таурогена — людей пытают; там, где опасно пытать розгами, пытают нестерпимым жаром, жаждой, соленой пищей;
в Москве полиция ставила какого-то подсудимого босого, градусов
в десять мороза, на чугунный пол — он занемог и умер
в больнице, бывшей под начальством князя Мещерского, рассказывавшего
с негодованием об этом.
Гааз жил
в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел
в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, не входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился
с ложками и пациентом, которого он остановил
с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился
в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
Он перепросился
в карабинерный полк, стоявший
в Москве. Это значительно улучшило его судьбу, но уже злая чахотка разъедала его грудь.
В это время я познакомился
с ним, около 1833 года. Помаялся он еще года четыре и умер
в солдатской
больнице.
Не зная законов и русского судопроизводства, он попал
в сенат, сделался членом опекунского совета, начальником Марьинской
больницы, начальником Александрийского института и все исполнял
с рвением, которое вряд было ли нужно,
с строптивостью, которая вредила,
с честностью, которую никто не замечал.
— Ну, до трехсот далеконько. А впрочем, будет
с нее на нынешний день! У нас
в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок —
в больницу его на поправку. Там подправят, спину заживят, и опять
в манеж… покуда свою порцию сполна не получит!
Старая Сухаревка занимала огромное пространство
в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской
больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки — сапожные и
с готовым платьем, куда покупателя затаскивали чуть ли не силой.
В ближайших переулках — склады мебели, которую по воскресеньям выносили на площадь.
Пиявки получались откуда-то
с юга и
в «депо» приобретались для
больниц, фельдшеров и захолустных окраинных цирюлен, где еще парикмахеры ставили пиявки.
Рядом
с Екатерининской
больницей стоял прекрасный старинный особняк. До самой Октябрьской революции он принадлежал князю Волконскому, к которому перешел еще
в пятидесятых годах от князя Мещерского.
Нарышкинский сквер, этот лучший из бульваров Москвы, образовался
в половине прошлого столетия. Теперь он заключен между двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд был только один, внутренний, а там, где сквер, был большой сад во владении князя Гагарина, и внутри этого сада был тот дворец, где
с 1838 года помещается бывшая Екатерининская
больница.
Около четырех часов дня
в сопровождении полицейского
в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные,
с забинтованными головами, а за ними стали приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что во время пути под конвоем и во дворе дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли
в каретах скорой помощи
в больницы.
Продолжением этого сада до Путинковского проезда была
в те времена грязная Сенная площадь, на которую выходил ряд домов от Екатерининской
больницы до Малой Дмитровки, а на другом ее конце, рядом со Страстным монастырем, был большой дом
С. П. Нарышкиной.
В шестидесятых годах Нарышкина купила Сенную площадь, рассадила на ней сад и подарила его городу, который и назвал это место Нарышкинским сквером.
Дома писать доктор не решался, чтобы не попасться
с поличным, он не смел затворить дверей собственного кабинета на ключ, а сочинял корреспонденции
в дежурной своей
больницы.
Так,
в Рыковском я видел еврея
с сифилитической чахоткой; он давно не лечился, разрушался мало-помалу, и семья нетерпеливо ожидала его смерти, — и это
в какой-нибудь полуверсте от
больницы!
По его рассказу, жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив
с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и
с этого времени до самого убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел
в больнице св.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет
в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить
в одной комнате
с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!»
В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала,
в больнице, то и он тоже заговорил о человечности.
Главную суть поста составляет его официальная часть: церковь, дом начальника острова, его канцелярия, почтово-телеграфная контора, полицейское управление
с типографией, дом начальника округа, лавка колонизационного фонда, военные казармы, тюремная
больница, военный лазарет, строящаяся мечеть
с минаретом, казенные дома,
в которых квартируют чиновники, и ссыльнокаторжная тюрьма
с ее многочисленными складами и мастерскими.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье
с него сняли и часы
с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно
в больницу отправить.
Во втором — столовая,
больница с аптекой и конференц-зала
с канцелярией;
в третьем — рекреационная зала, классы (два
с кафедрами, один для занятий воспитанников после лекций), физический кабинет, комната для газет и журналов и библиотека
в арке, соединяющей Лицей со дворцом чрез хоры придворной церкви.
С некоторого времени он опять
в больнице; не было возможности оставить его на свободе.
Да еще была
в городе
больница,
в которой несчастный Розанов бился
с непреодолимыми препятствиями создать из нее что-нибудь похожее на лечебное заведение.