Неточные совпадения
Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя
коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
В то время еще ничего не было достоверно известно ни о
коммунистах, ни о социалистах, ни о так называемых нивеляторах [Нивеля́торы — уравнители.] вообще.
— То есть что же? Партия Бертенева против русских
коммунистов?
— Нет, — сморщившись от досады за то, что его подозревают в такой глупости, сказал Серпуховской. — Tout ça est une blague. [Всё это глупости.] Это всегда было и будет. Никаких
коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти людей независимых, как ты и я.
— Зачем ты смешиваешь? я никогда не был
коммунистом.
— Анархист-коммунист — вы забыли напомнить! А это самое лучшее, что сказано о нем.
Но
коммунист, победивший и захвативший власть, может быть внутренне, духовно, до мозга костей буржуа.
Кабэ, который считал себя христианским
коммунистом, отрицал в утопии совершенного строя свободу печати.
Яркий и жуткий пример этой экстериоризации совести — московский процесс старых
коммунистов.
Такое истолкование во всяком случае совершенно противоречит революционному волюнтаризму
коммунистов, для которых мир пластичен, и из него, как из воска, можно лепить какие угодно фигуры.
Марксисты-коммунисты представляют собой необыкновенное, почти таинственное явление.
Духовная буржуазность очень свойственна и социалистам и
коммунистам.
Марксисты-коммунисты по-манихейски делят мир на две части: мир, который они хотят уничтожить, для них управляется злым богом и потому в отношении к нему все средства дозволены.
Совершенно неверно распространенное обвинение марксистов-коммунистов в отрицании морали.
Ганди был, конечно в духовном смысле слова, более революционным, чем
коммунисты, но его убили именно за эту духовную революционность.
Были толстовцы, были последователи Н. Федорова, соединявшие идею Федорова о воскрешении с анархо-коммунизмом, были просто анархисты и просто
коммунисты.
Меня считали левым и почти
коммунистом.
Одно время обсуждался вопрос о коммунизме и участвовали
коммунисты, как Низан, потом вышедший из коммунистической партии, и коммунизантные писатели, как Мальро и Ж.Р. Блок.
Я не видел этой любви к свободе ни у господствующих слоев старого режима, ни в старой революционной интеллигенции, ни в историческом православии, ни у
коммунистов и менее всего в новом поколении фашистов.
И тем не менее из девяти докладов два доклада были прочитаны
коммунистами.
Мне смешно, когда
коммунисты или национал-социалисты с гордостью говорят, что они создают новый мир коллективности, основанный на господстве общества над личностью, коллективно-общего над индивидуальным.
Московские процессы старых
коммунистов представляют собой явление безобразное и чудовищное, но очень поучительное.
Преобладали рабочие и красноармейцы, было много
коммунистов.
Фраза эта могла быть сказана в Кремле лишь представителями старой коммунистической интеллигенции, ее вряд ли бы сказали
коммунисты новой формации.
Он одно время стал почти
коммунистом, а потом перешел к противоположным течениям.
Он был всем: консерватором и анархистом, националистом и
коммунистом, он стал фашистом в Италии, был православным и католиком, оккультистом и защитником религиозной ортодоксии, мистиком и позитивным ученым.
Я остался духовным противником тоталитарного коммунизма как в России, так и на Западе, что не мешало невежественным и маниакальным кругам эмиграции считать меня если не
коммунистом, то коммюнизаном.
Интересно, что, когда меня высылали из советской России, мне сказал любопытную фразу мягкий и сравнительно культурный
коммунист К. Он был председателем Академии художественных наук, членом которой я был. «В Кремле надеются, что, попав в Западную Европу, вы поймете, на чьей стороне правда».
В воинствующем безбожии Бакунин идет дальше
коммунистов.
Воинствующее безбожие коммунистической революции объясняется не только состоянием сознания
коммунистов, очень суженного и зависящего от разного рода ressentiments, но и историческими грехами православия, которое не выполняло своей миссии преображения жизни, поддерживая строй, основанный на неправде и гнете.
Русские марксисты будут западниками в другом смысле, а в марксизме
коммунистов раскроются некоторые черты русского мессианизма.
Коммунисты оказались ближе к Ткачеву, чем к Плеханову и даже чем к Марксу и Энгельсу.
В советский период
коммунисты воздвигли гонение на всякую философию, кроме диалектического материализма.
Русские
коммунисты, продолжавшие себя считать марксистами, вернулись к некоторым народническим идеям, господствовавшим в XIX в., они признали возможным для России миновать капиталистическую стадию развития и прямо перескочить к социализму.
Он был консерватором, мистическим анархистом, православным, оккультистом, патриотом,
коммунистом и кончает свою жизнь в Риме католиком и довольно правым.
— Это там, где
коммунисты живут?
— Как же это вы не понимаете? — гораздо снисходительнее начал тапер. — Одни в принципе только социальны, а проводят идеи коммунистические; а те в принципе
коммунисты, но проводят начала чистого социализма.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже
коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
«Почему это, я заметил, — шепнул мне раз тогда Степан Трофимович, — почему это все эти отчаянные социалисты и
коммунисты в то же время и такие неимоверные скряги, приобретатели, собственники, и даже так, что чем больше он социалист, чем дальше пошел, тем сильнее и собственник… почему это?
Кричат, что они
коммунисты, а по-моему, надо щадить их и дорожить ими.
Позитивисты,
коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству, на всё человечество, забывая то, что любовь, которую они проповедуют, есть любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества, предмета вполне мистического.
Мнение это совершенно ошибочно. Христианское учение и учение позитивистов,
коммунистов и всех проповедников всемирного братства людей, основанное на выгодности этого братства, не имеют ничего общего между собой и отличаются друг от друга в особенности тем, что учение христианское имеет твердые, ясные основы в душе человеческой; учение же любви к человечеству есть только теоретический вывод по аналогии.
Если социалисты и
коммунисты считают злом индивидуалистическое капиталистическое устройство общества, анархисты считают злом и самое правительство, то есть и монархисты, консерваторы, капиталисты, считающие злом социалистическое, коммунистическое устройство и анархию; и все эти партии не имеют иного, кроме насилия, средства соединить людей.
Остается теперь только одна область деятельности людской, не захваченная правительственной властью, — область семейная, экономическая, область частной жизни и труда. И эта область теперь, благодаря борьбе
коммунистов и социалистов, уже понемногу захватывается правительствами, так что труд и отдых, помещение, одежда, пища людей, всё понемногу, если только исполнятся желания реформаторов, будет определяться и назначаться правительствами.
Действительно, очень выгодно бы было, если бы люди могли любить человечество так же, как они любят семью; было бы очень выгодно, как про это толкуют
коммунисты, заменить соревновательное направление деятельности людской общинным или индивидуальное — универсальным, чтобы каждый для всех и все для одного, да только нет для этого никаких мотивов.
Социалисты,
коммунисты, анархисты с своими бомбами, бунтами и революциями далеко не так страшны правительствам, как эти разрозненные люди, с разных стран заявляющие свои отказы, — все на основании одного и того же всем знакомого учения.
И правительства знают это и боятся этих явлений больше всех социалистов,
коммунистов, анархистов и их заговоров с динамитными бомбами.
Отчего да почему да по какому случаю
Коммуниста я люблю, а беспартийных мучаю!
Погоди, погоди! Вот придут наши, я вас всех перевешаю.(Поет уныло.)Пароход идет прямо к пристани, будем рыб мы кормить
коммунист…