С утра до вечера они сидели одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела
вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
Неточные совпадения
Послала бы
Я в город братца-сокола:
«Мил братец!
шелку, гарусу
Купи — семи цветов,
Да гарнитуру синего!»
Я по углам бы
вышилаМоскву, царя с царицею,
Да Киев, да Царьград,
А посередке — солнышко,
И эту занавесочку
В окошке бы повесила,
Авось ты загляделся бы,
Меня бы промигал!..
Марья Кириловна сидела в своей комнате,
вышивая в пяльцах, перед открытым окошком. Она не путалась
шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности
вышила розу зеленым
шелком. Под ее иглой канва повторяла безошибочно узоры подлинника, несмотря на то ее мысли не следовали за работой, они были далеко.
Её тонкие пальцы шевелились, точно играя на невидимых гуслях или
вышивая светлыми
шелками картины прошлой жизни народа в Новгороде и во Пскове, глаза горели детской радостью, всё лицо сияло.
Прямо против дверей стояла высокая кровать с штофным пологом; кругом ее, на небольших скамейках, сидели Власьевна и несколько ближних сенных девушек; одни перенизывали дорогие монисты из крупных бурмитских зерен, другие разноцветными
шелками и золотом
вышивали в пяльцах.
Пряли лен и шерсть, ткали новины, пестряди, сукна; занимались и белоручными работами: ткали шелковые пояски, лестовки,
вышивали по канве шерстями, синелью и
шелком, шили золотом, искусно переписывали разные тетради духовного содержания, писали даже иконы.
Ай, стелется, вьется
По лугам мурава,
Василий жену целует,
Борисыч жену милует:
— Душа ль моя, Парашенька,
Сердце мое, Патаповна,
Роди мне сыночка,
Сыночка да дочку.
Роди сына во меня,
А доченьку во себя.
Учи сына грамоте,
Дочку прясть, да ткать,
Да
шелками вышиватьШемаханскими!..