Неточные совпадения
— А таков этот
человек, что все ходы и
выходы знает! Одно слово, прожженный! — успокоил Пахомыч.
Выход его, как всякого выздоровевшего
человека, был точно праздничный.
Не все преступники — злодеи, и смирный
человек решится на преступление, когда ему другого
выхода нет.
Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила под ружье такое количество
людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит
выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
Выбежав на площадь,
люди разноголосо ухнули, попятились, и на секунды вокруг Самгина все замолчали, боязливо или удивленно. Самгина приподняло на ступень какого-то крыльца, на углу, и он снова видел толпу, она двигалась, точно чудовищный таран, отступая и наступая, —
выход вниз по Тверской ей преграждала рота гренадер со штыками на руку.
— Ну — ладно, пошли! — сказал он, толкнув Самгина локтем. Он был одет лучше Самгина — и при
выходе с кладбища нищие,
человек десять стариков, старух, окружили его.
—
Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют ужас одиночества своего во вселенной, соприкоснутся прутьям железной клетки неразрешимых тайн жизни, жизни, из которой один есть
выход — в смерть.
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что
выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания на углу Невского, правый — в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч
людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
Звон колокольчика и крик швейцара, возвестив время отхода поезда, прервал думы Самгина о
человеке, неприятном ему. Он оглянулся, в зале суетились пассажиры, толкая друг друга, стремясь к
выходу на перрон.
Он дергал Самгина за руку, задыхался, сухо покашливал, хрипел. Самгин заметил, что его и Долганова бесцеремонно рассматривают неподвижными глазами какие-то краснорожие, спокойные
люди. Он пошел к
выходу.
Одинаковые экипажи катятся по всем направлениям, и легко представить, что это один и тот же экипаж суется во все стороны в поисках
выхода с тесной, маленькой площади, засоренной мелкими фигурками
людей.
Но один потерпел при
выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с
людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Тогда он был бодрый, свободный
человек, перед которым раскрывались бесконечные возмояжости, — теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он не видел никакого
выхода, да даже большей частью и не хотел выходить.
Сторговав яиц, связку бубликов, рыбы и свежего пшеничного хлеба, Маслова укладывала всё это в мешок, а Марья Павловна рассчитывалась с торговками, когда среди арестантов произошло движение. Всё замолкло, и
люди стали строиться. Вышел офицер и делал последние перед
выходом распоряжения.
Она получила свое название от крутого колена, которое делала сейчас по своем
выходе из гор и которое русский
человек окрестил «узлом».
Но мировая роль России предполагает пробуждение в ней творческой активности
человека,
выход из состояния пассивности и растворенности.
Сартр хочет найти
выход в признании свободы
человека, которая не определяется его свободой.
Со времени
выхода из средневекового времени
человек пошел путем автономии разных сфер творческой человеческой активности.
Митя вздрогнул, вскочил было, но сел опять. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно, с жестами и в решительном исступлении. Видно было, что
человек дошел до черты, погиб и ищет последнего
выхода, а не удастся, то хоть сейчас и в воду. Все это в один миг, вероятно, понял старик Самсонов, хотя лицо его оставалось неизменным и холодным как у истукана.
В келье еще раньше их дожидались
выхода старца два скитские иеромонаха, один — отец библиотекарь, а другой — отец Паисий,
человек больной, хотя и не старый, но очень, как говорили про него, ученый.
Человек, которого уверяют, что он сделал смертный грех, должен или зарезаться, или еще глубже пасть, чтоб забыться, — иного
выхода ему нет».
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч
человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский
выход, да еще такой, что не только король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
Было уже сказано, что любовь есть
выход из обыденности, для многих
людей, может быть, единственный.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром общего, миром объективации, опыт
выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о
человеке, который есть единственный предмет философии.
Меня очень тянуло к западным
людям, к
выходу из замкнутой русской среды.
При поимке вора, положим, часов в семь утра, его, полуголого и босого, привязывали к такому столбу поближе к
выходу. Между приходившими в баню бывали
люди, обкраденные в банях, и они нередко вымещали свое озлобление на пойманном…
Когда же этому конец?» «Поймут ли, оценят ли грядущие
люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования?» В последней записи «Дневника» написано: «Страшная эпоха для России, в которой мы живем и не видим никакого
выхода».
С трудом можно напомнить современным
людям, что догматы — видения, встречи, что догматы раскрываются лишь в мистическом озарении, что через них дан
выход в мир иной.
Шаховской, заведовавший в семидесятых годах дуйскою каторгой, высказывает мнение, которое следовало бы теперешним администраторам принять и к сведению и к руководству: «Вознаграждение каторжных за работы дает хотя какую-нибудь собственность арестанту, а всякая собственность прикрепляет его к месту; вознаграждение позволяет арестантам по взаимном соглашении улучшать свою пищу, держать в большей чистоте одежду и помещение, а всякая привычка к удобствам производит тем большее страдание в лишении их, чем удобств этих более; совершенное же отсутствие последних и всегда угрюмая, неприветливая обстановка вырабатывает в арестантах такое равнодушие к жизни, а тем более к наказаниям, что часто, когда число наказываемых доходило до 80 % наличного состава, приходилось отчаиваться в победе розог над теми пустыми природными потребностями
человека, ради выполнения которых он ложится под розги; вознаграждение каторжных, образуя между ними некоторую самостоятельность, устраняет растрату одежды, помогает домообзаводству и значительно уменьшает затраты казны в отношении прикрепления их к земле по
выходе на поселение».
Я слыхал также от достоверных
людей, что перепелок нахаживали случайно зимою, именно под наклоном густой, высокой травы, растущей по межам и даже в сурочьих норах, изнутри всегда плотно затыкаемых самими сурками не близко к
выходу; перепелки были живы, но находились в каком-то полусонном состоянии; будучи внесены в теплое жилье и посажены в клетку, они скоро принимались за корм и совсем оправлялись.
— Пойдем, — первая поднялась Эвелина, до тех пор неподвижно глядевшая на звонаря, точно завороженная. Молодые
люди двинулись к
выходу, звонарь остался наверху. Петр, шагнувший было вслед за матерью, круто остановился.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала,
людей почти вовсе не видела,
выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
Из того самого бокового
выхода из воксала, близ которого помещались князь и вся компания Епанчиных, вдруг показалась целая толпа,
человек по крайней мере в десять.
Андрей Федотыч был добродушный и веселый
человек и любил пошутить, вызывая скрытую зависть Кишкина: хорошо шутить, когда в банке тысяч пятьдесят лежит. Старший брат, Илья Федотыч, наоборот, был очень мрачный субъект и не любил болтать напрасно. Он являлся главной силой, как старый делец, знавший все ходы и
выходы сложного горного хозяйства. Кишкина он принимал всегда сухо, но на этот раз отвел его в соседнюю комнату и строго спросил...
Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя
людьми к ней близкими со дня ее
выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал ее, и она многого от него ожидала.
Вихров надел вицмундир; потом все они уселись в почтовые телеги и поехали. Вихров и стряпчий впереди; полицейские солдаты и жандармы сзади. Стряпчий толковал солдатам: «Как мы в селенье-то въедем, вы дом его сейчас же окружите, у каждого
выхода — по
человеку; дом-то у него крайний в селении».
Солдаты обогнали ее, она остановилась, оглянулась. В конце улицы редкою цепью стояли они же, солдаты, заграждая
выход на площадь. Площадь была пуста. Впереди тоже качались серые фигуры, медленно двигаясь на
людей…
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь
люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за
людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
Казалось, в воздухе поет огромная медная труба, поет и будит
людей, вызывая в одной груди готовность к бою, в другой — неясную радость, предчувствие чего-то нового, жгучее любопытство, там — возбуждая смутный трепет надежд, здесь — открывая
выход едкому потоку годами накопленной злобы. Все заглядывали вперед, где качалось и реяло в воздухе красное знамя.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая
выход на площадь, стояла серая стена однообразных
людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце.
Раздражение, всегда дремотно таившееся в усталых грудях, просыпалось, требовало
выхода, торжествуя, летало по воздуху, все шире расправляя темные крылья, все крепче охватывая
людей, увлекая их за собой, сталкивая друг с другом, перерождаясь в пламенную злобу.
Один
выход из звания"темного
человека"представлял уже выигрыш, так как звание это не только перестало быть украшением, но и приобрело значение довольно обидное.
С наступлением времени
выхода в замужество — приданое готово; остается только выбрать корову или телку, смотря по достаткам. Если бы мужичок не предусмотрел загодя всех этих мелочей, он, наверное, почувствовал бы значительный урон в своем хозяйстве. А теперь словно ничего не случилось; отдали любимое детище в чужие
люди, отпировали свадьбу, как быть надлежит, — только и всего.
Я согласился и жил отлично целые три года, не как раб и наемник, а больше как друг и помощник, и если, бы не
выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного
человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера.
Завтра, нынче же, может быть, каждый из этих
людей весело и гордо пойдет навстречу смерти и умрет твердо и спокойно; но одна отрада жизни в тех ужасающих самое холодное воображение условиях отсутствия всего человеческого и безнадежности
выхода из них, одна отрада есть забвение, уничтожение сознания.
Как и каждый страдальчески мнительный
человек, Андрей Антонович всяческий раз бывал чрезвычайно и радостно доверчив в первую минуту
выхода из неизвестности.
Но у самого
выхода, на паперти, тесно сбившаяся кучка
людей на мгновение загородила путь.
Что было дальше? к какому мы пришли
выходу? — пусть догадываются сами читатели. Говорят, что Стыд очищает
людей, — и я охотно этому верю. Но когда мне говорят, что действие Стыда захватывает далеко, что Стыд воспитывает и побеждает, — я оглядываюсь кругом, припоминаю те изолированные призывы Стыда, которые от времени до времени прорывались среди масс Бесстыжества, а затем все-таки канули в вечность… и уклоняюсь от ответа.
Вошло несколько
человек, вероятно ожидавших снаружи. Они загородили
выход Серебряному.
Начал же он заселяться с сей поры единственно только арестантами военного ведомства, стало быть,
людьми, не лишенными прав состояния, теми же солдатами, как и все солдаты, только наказанными, приходившими на короткие сроки (до шести лет наибольше) и по
выходе из острога поступавшими опять в свои батальоны рядовыми, какими были они прежде.