Неточные совпадения
Я вспомнил луг перед домом,
высокие липы сада, чистый пруд, над которым вьются ласточки,
синее небо, на котором остановились белые прозрачные тучи, пахучие копны свежего сена, и еще много спокойных радужных воспоминаний носилось в моем расстроенном воображении.
Его посадили в грязную камеру с покатыми нарами для троих, со сводчатым потолком и недосягаемо
высоким окошком; стекло в окне было разбито, и сквозь железную решетку втекал воздух марта, был виден очень
синий кусок
неба.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое
небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый
высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это
синее море, голубое
небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Ночь была ясная и холодная. Звезды ярко горели на
небе; мерцание их отражалось в воде. Кругом было тихо и безлюдно; не было слышно даже всплесков прибоя. Красный полумесяц взошел поздно и задумчиво глядел на уснувшую землю.
Высокие горы, беспредельный океан и глубокое темно-синее
небо — все было так величественно, грандиозно. Шепот Дерсу вывел меня из задумчивости: он о чем-то бредил во сне.
Сумрачная ночь близилась к концу. Воздух начал
синеть. Уже можно было разглядеть серое
небо, туман в горах, сонные деревья и потемневшую от росы тропинку. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение; туман подымался все
выше и
выше, и наконец пошел чистый и мелкий дождь.
Блаженно-синее
небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица… Лучи — понимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью — вы поднимаетесь все
выше, в головокружительную синеву…
Вечер. Легкий туман.
Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там — дальше,
выше. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик — Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал. Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, — это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот —
Там, наверху, над головами, над всеми — я увидел ее. Солнце прямо в глаза, по ту сторону, и от этого вся она — на
синем полотне
неба — резкая, угольно-черная, угольный силуэт на
синем. Чуть
выше летят облака, и так, будто не облака, а камень, и она сама на камне, и за нею толпа, и поляна — неслышно скользят, как корабль, и легкая — уплывает земля под ногами…
Над толпою золотыми мотыльками трепещут желтые огни свеч,
выше, в темно-синем
небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще процессия — это девочки со статуей мадонны, и — еще музыка, огни, веселые крики, детский смех, — всей душою чувствуешь рождение праздника.
У горного берега стояли на якорях две порожние баржи,
высокие мачты их, поднявшись в
небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами из толстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звенья цепей слабо брякали… Толпа мужиков в
синих и красных рубахах волокла по палубе большое бревно и, тяжело топая ногами, охала во всю грудь...
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и
выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только
синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
…На дворе темно. Над ним сияет, весь в блеске звёзд, квадратный кусок
синего неба, и, окружённый
высокими стенами, двор кажется глубокой ямой, когда с него смотришь вверх. В одном углу этой ямы сидит маленькая женская фигурка, отдыхая от побоев, ожидая пьяного мужа…
— Где же туча? — спросил я, удивленный тревожной торопливостью ямщиков. Старик не ответил. Микеша, не переставая грести, кивнул головой кверху, по направлению к светлому разливу. Вглядевшись пристальнее, я заметил, что
синяя полоска, висевшая в воздухе между землею и
небом, начинает как будто таять. Что-то легкое, белое, как пушинка, катилось по зеркальной поверхности Лены, направляясь от широкого разлива к нашей щели между
высокими горами.
Надо мною — клочок черно-синего
неба, на котором горит большая звезда и несколько маленьких, вокруг что-то темное,
высокое. Это — кусты. Я в кустах: меня не нашли!
Бегать бы да беззаботно резвиться, а если бы крылья — лететь бы, лететь в
синее небо, подняться б
выше облака ходячего,
выше тучи гремучей, к солнышку красному, к месяцу ясному, к частым звездочкам рассыпчатым…
— Ничего, Нина! Ничего, моя девочка, потерпи немного! Год пролетит незаметно, ты и не заметишь, а там — ты снова увидишь и
синее небо, и яркое солнце, и
высокие горы. Все! Все!
Где-то недалеко чуть слышно рыдало своим отливом море, и
синее ясное и
высокое небо, тоже околдованное в своем вечном бесстрастии, казалось, слушало роскошную песнь.
A за ними далеко —
синяя же река. И над ними
синело все в осенних мягких тонах
высокое небо… Они были еще там, далеко, в нескольких верстах от позиций, занятых передовым сербским отрядом, но по этой медленно придвигающейся огромной массе артиллерии, пехоты и конницы можно было угадать, какая страшная сила готовилась обрушиться на ничтожный по численности сербский передовой отряд.
Мягко и ласково
синеет там, вдали
высокое небо.
Но вечером, когда засыпают все в моей маленькой квартирке, я мысленно перелетаю туда, на
высокие горы Кавказа и в тихие долины Грузии, где
синее небо исполинским сапфиром повисло над землею-бездной и сумрачно курятся вершины и одуряюще пахнут ночные розы, а вековые чинары и каштаны лепечут такие сказки, которых не рассказать людям ни за что и никогда.
Теперь, после знойного дня, ткань была отдернута, и над головами людей, вкушавших яства в этой роскошной столовой, величественно
синело высокое небо с множеством звезд.
Борька лег на спину, закинул руки за затылок и смотрел вверх. Звезды тихо шарили своими лучиками в
синей темноте
неба, все
выше поднимался уверенно сиявший Юпитер, и девически-застенчивым запахом дышал чуть шевелившийся донник. Борька заснул.