Неточные совпадения
Возвращаясь часу во втором ночи с Малой Грузинской домой,
я скользил и тыкался по рытвинам тротуаров Живодерки. Около одного из редких фонарей этой цыганской улицы
меня кто-то окликнул по фамилии, и через минуту
передо мной вырос весьма отрепанный, небритый человек с актерским лицом. Знакомые черты, но никак не могу припомнить.
Клубок пыли исчез.
Я повернулся к городу. Он лежал в своей лощине, тихий, сонный и… ненавистный. Над ним носилась та же легкая пелена из пыли, дыма и тумана, местами сверкали клочки заросшего пруда, и старый инвалид дремал в обычной позе, когда
я проходил через заставу. Вдобавок, около пруда, на узкой деревянной кладочке,
передо мной вдруг
выросла огромная фигура Степана Яковлевича, ставшего уже директором. Он посмотрел на
меня с высоты своего роста и сказал сурово...
Я сидел, углубившись в чтение календаря, как вдруг
передо мной, словно из-под земли,
вырос неизвестный мужчина (надо сказать, что с тех пор, как произошло мое вступление на путь благонамеренности,
я держу двери своей квартиры открытыми, чтоб"гость"прямо мог войти в мой кабинет и убедиться в моей невинности).
Обноскин скрылся. Чрез минуту
передо мной очутился дядя, как будто
вырос из-под земли.
Чем больше думаю, тем громаднее
вырастают и громоздятся
передо мною самые ужасные опасения насмешек жизни.
На зловонном майдане, набитом отбросами всех стран и народов,
я первым делом сменял мою суконную поддевку на серый почти новый сермяжный зипун, получив трешницу придачи, расположился около торговки съестным в стоячку обедать. Не успел
я поднести ложку мутной серой лапши ко рту, как
передо мной выросла богатырская фигура, на голову выше
меня, с рыжим чубом… Взглянул — серые знакомые глаза… А еще знакомее показалось
мне шадровитое лицо… Не успел
я рта открыть, как великан обнял
меня.
По мере того, как намеченная задача развивается
передо мной, она настолько проникает
меня, что требования мои к ней постепенно
растут и
растут.
Я вмиг повторил то же, что и Ага, и, перекинув повод, двинулся на мост. Но
передо мной вырос старший джигит и парой непонятных слов, без всякого выражения на своем каменном лице, движением руки, ясно дал
мне понять, что надо сперва пропустить первого, а потом идти одному, а там, мол, за тобой и мы поодиночке переправимся.
И сразу
передо мною предстал гоголевский «Вий». Потом, когда уже
я оставил Тамбов, у
меня иногда по ночам галлюцинации обоняния бывали: пахнет мышами и тлением. Каждый раз
передо мной вставал первый кусочек моей театральной юности: вспоминались мелочи первого сезона, как живые,
вырастали товарищи актеры и первым делом Вася.
Тут только
я понял гнусный обман, которого были жертвою мы, простодушные провинциальные кадыки, и уже бросился с веником, чтоб наказать наглого интригана, как вдруг
передо мной словно из-под земли
вырос Менандр.
Как ничтожен казался
мне этот человек, как мал
передо мною; и вот теперь, когда
я думаю о нем,
мне кажется, что умаляюсь
я; а этот пигмей
растет, принимает грозный вид… и вот в моем воображении рисуется холодное и строгое лицо мужа перед недостойной женой.
Только вдруг, сударь мой, порх этак
передо мною какой-то господин. В пальте, в фуражке это, в калошах, ну, одно слово — барин. И откуда это только он
передо мною вырос, вот хоть убей ты
меня, никак не понимаю.
Прямо
передо мною тянулись ровные серые широкие грядки прошлогодней нивы (в борозду между этими грядами
я все и проваливался, когда шел за Талимоном). Восток уже начал розоветь. Деревья и кусты вырисовывались бледными, неясными, однотонными пятнами. К смолистому крепкому запаху сосновых ветвей, из которых была сделана моя будка, приятно примешивался запах утренней сыроватой свежести. Пахла и молодая травка, серая от
росы…
— По-царски или как бы фельдмаршалше какой подобает. Своей братьи помещиков круглый год неразъездная была. В доме сорок комнат, и то по годовым праздникам тесно бывало. Словно саранчи налетит с мамками, с детками, с няньками, всем прием был, — заключил старик каким-то чехвальным тоном.
Я понял, что
передо мной один из тех старых слуг прежних барь, которые
росли и старелись, с одной стороны, в модном, по-тогдашнему, тоне, а с другой — под палкой…
Но каково же было мое изумление, когда
передо мной, словно из-под земли,
выросла великанша Мариам и, широко расставив руки, преградила
мне дорогу.
Примерно через полчаса сплошной лес кончился, и
я вышел на пригорок. Впереди
передо мной расстилался широкий и пологий скат, покрытый редколесьем, состоящим из березы, ели, осины и лиственицы. Тут
росли кустарники и высокие травы, среди которых было много зонтичных. Справа была какая-то поляна, быть может гарь, а слева стеной стоял зачарованный и молчаливый лес.
Я был очень огорчен всем этим и шел опустив голову, как вдруг из-за угла одного дома, мимо которого пролегала моя дорога,
передо мною словно
выросли две тени...
Я с Ниной и еще несколькими «седьмушками» уселись под портретом императора Павла, основателя нашего института, и смотрели на танцы, как вдруг
передо мной как из-под земли
вырос длинный и худой как палка лицеист.
Мамаев. В глазах у
меня от слез помутилось, не помню, что было после того. Только, как выходил
я от начальника, было у
меня на уме отблагодарить слугу, угостить его в трактире, да… вспомнил свое заклятие. Смекнул, нечистый хочет со
мною шутку сшутить, плюнул… а тут, будто из земли
вырос, стоит
передо мною офицер при шпаге, сунул
мне две грамотки в руку и говорит: «Отдай их Резинкину». Вот читай, не про
меня писано.
Вдруг снова
передо мной как из земли
вырос граф: «Да что же ты не танцуешь?» Подлетел
я, не помня себя, к какой-то даме: «Если вы не желаете, чтобы
я был в Сибири, провальсируйте со
мной», — гляжу, а
передо мной мать Петра Андреевича — почтенная старушка.