Неточные совпадения
И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он прах патриархальный…
Увы!
на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной
воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
Вадим родился в Сибири, во время ссылки своего отца, в нужде и лишениях; его учил сам отец, он
вырос в многочисленной семье братьев и сестер, в гнетущей бедности, но
на полной
воле.
— А ты, сестрица моя голубушка, с трехчетвертным своим станом в охвате, ты изволишь издеваться, что у сельской моей русалки брюшко
на воле выросло.
Кричали
на сходках больше молодые, которые
выросли уже после
воли.
Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
Всё принялось, раздобрело!
Сколько там, Саша, свиней,
Перед селением бело
На полверсты от гусей;
Как там возделаны нивы,
Как там обильны стада!
Высокорослы, красивы
Жители, бодры всегда,
Видно — ведется копейка!
Бабу там холит мужик:
В праздник
на ней душегрейка —
Из соболей воротник!
Параша. За что ты надо мной тиранствуешь? У зверя лесного, и у того чувство есть. Много ль у нас воли-то в нашей жизни в девичьей! Много ли времени я сама своя-то? А то ведь я — все чужая, все чужая. Молода — так отцу с матерью работница, а
выросла да замуж отдали, так мужнина, мужнина раба беспрекословная. Так отдам ли я тебе эту волюшку, дорогую, короткую. Все, все отнимите у меня, а
воли я не отдам…
На нож пойду за нее!
— Хочешь ли ты указать мне, что ради праха и золы погубил я душу мою, — этого ли хочешь? Не верю, не хочу унижения твоего, не по твоей
воле горит, а мужики это подожгли по злобе
на меня и
на Титова! Не потому не верю в гнев твой, что я не достоин его, а потому, что гнев такой не достоин тебя! Не хотел ты подать мне помощи твоей в нужный час, бессильному, против греха. Ты виноват, а не я! Я вошёл в грех, как в тёмный лес, до меня он
вырос, и — где мне найти свободу от него?
— Сыновья, друг сердечный, старший,
волей божьею
на Низу холеркой помер, а другого больно уж любил да ласкал, в чужи люди не пускал, думал, в старые наши годы будут от него подмоги, а выходит, видно, так, что человек
на батькиных с маткой пирогах хуже
растет, чем
на чужих кулаках — да!
Многое и принимается слабым рассудком и слабою
волею ребенка; там, где подобные внушения поддерживаются еще практически — пинками да кулаками за всякий вопрос, за каждое возражение, — там и
вырастают робкие, безответные, тупые существа, ни
на что не годные, кроме как
на то, чтобы всякому подставлять свою спину: кто хочет — побей, а кто хочет — садись да поезжай…
— Хочу здесь совсем поселиться, — рассказывал он. — Подал в отставку и вот приехал попробовать счастья
на воле, пожить оседлой жизнью. Да и сына пора уж отдавать в гимназию.
Вырос. Я-то, знаете ли, помирился с женой.
А в толпе все
рос и крепчал гул да говор… волнение снова начиналось, и все больше, все сильнее. Увещания священника, исправника и предводителя не увенчались ни малейшим успехом, и они возвратились с донесением, что мужики за бунтовщиков себя не признают, зачинщиков между собою не находят и упорно стоят
на своем, чтобы сняли с них барщину и прочли настоящую
волю, и что до тех пор они не поверят в миссию генерала, пока тот не объявит им самолично эту «заправскую
волю за золотою строчкою».
Как умеет она рассказать и о заморских краях, и о синем море… и о горах высоченных до неба… и о апельсиновых и лимонных, да миндальных деревьях, что
растут прямо
на воле, а не в кадках, как в Ботаническом саду, куда ежегодно летом возят приюток.
Не было перед глазами никаких путей. И, как всегда в таких случаях, сама далекая цель начинала тускнеть и делаться сомнительной. Гордая пальма томится в оранжерее по свободе и вольному небу. Она упорно
растет вверх, упирается кроной в стеклянную крышу, чтобы пробить и вырваться
на волю. Робкая травка пытается отговорить пальму.
— Ее
воля будет исполнена, ваше превосходительство, так же, как бы она была написана
на бумаге… Все состояние принадлежит им. Когда
вырастут, разделят поровну…
Чем больше я в него вглядываюсь, тем яснее мне становится, что он вылитый я. Степа соглашается со мною. Поэтому надо будет действовать больше
на его ум, чем
на сердце. Я ведь не сухая, не эгоистка; но в уме моем и в моей
воле нет ничего прочного. Если дать Володе поблажку, не следить за ним, он будет несчастный человек, когда
вырастет, бросится в разные крайности.
Весь он, от края до края, куда только хватало зрение, был густо запружен всякого рода телегами, кибитками, фургонами, арбами, колымагами, около которых толпились темные и белые лошади, рогатые
волы, суетились люди, сновали во все стороны черные, длиннополые послушники; по возам, по головам людей и лошадей двигались тени и полосы света, бросаемые из окон, — и все это в густых сумерках принимало самые причудливые, капризные формы: то поднятые оглобли вытягивались до неба, то
на морде лошади показывались огненные глаза, то у послушника
вырастали черные крылья…
Так и уходили годы; девушки
росли у Пуговкина
на полной
воле и свободе полными госпожами своих поступков и, наконец, стали уже не девочками, а девицами.