Неточные совпадения
Но проходили
еще минуты, часы и
еще часы, и чувства его страдания и ужаса
росли и напрягались
еще более.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он
еще дальше стал от четырехлетнего,
еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Невидная
еще без солнечного света
роса в душистой высокой конопле, из которой выбраны были уже замашки, мочила ноги и блузу Левина выше пояса.
Когда ночная
роса и горный ветер освежили мою горячую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне
еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вмещали в себе столько растительной силы, что бакенбарды скоро
вырастали вновь,
еще даже лучше прежних.
Но у Николая оставалось чувство правильно проведенной жизни, сын
вырастал на его глазах; Павел, напротив, одинокий холостяк, вступал в то смутное, сумеречное время, время сожалений, похожих на надежды, надежд, похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость
еще не настала.
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но
еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув по обыкновению белый платок на голову; подле нее лежал целый пук
еще мокрых от
росы красных и белых роз. Он поздоровался с нею.
Утро было славное, свежее; маленькие пестрые тучки стояли барашками на бледно-ясной лазури; мелкая
роса высыпала на листьях и травах, блистала серебром на паутинках; влажная, темная земля, казалось,
еще хранила румяный след зари; со всего неба сыпались песни жаворонков.
— Совершенно согласен, — одобрил красавец мужчина. Приятный баритон его звучал все самоуверенней, в пустоватых глазах светилась легкая улыбочка, и казалось, что пышные усы
растут, становятся
еще пышней.
И, в свою очередь, интересно рассказывала, что
еще пятилетним ребенком Клим трогательно ухаживал за хилым цветком, который случайно
вырос в теневом углу сада, среди сорных трав; он поливал его, не обращая внимания на цветы в клумбах, а когда цветок все-таки погиб, Клим долго и горько плакал.
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что
растет. Его роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно, Марина стала говорить
еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на Марину, обиженно мигая.
Ругаясь, он смутно понимал, что негодование его преувеличено, но чувствовал, что оно
растет и мутит голову его, точно угар. И теперь, сидя плечо в плечо с Варварой, он все
еще думал о дворянине, о барчуке, который счел возможным одобрить поступок анархиста и отравил ему вечер. Думал и упрямо искал Туробоева в тесно набитом людями зале.
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно
растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой,
еще более стеснив движение.
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера, должно быть, мешал ему
расти, и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по всем измерениям, стал
еще длиннее, шире в плечах и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза и рот стали как будто больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца, и почти не верилось, что этот человек был студентом.
Еще роса блестела на травах, но было уже душно; из-под ног пары толстых, пегих лошадей взлетала теплая, едкая пыль, крепкий запах лошадиного пота смешивался с пьяным запахом сена и отравлял тяжелой дремотой.
Вскоре явилась Любаша Сомова; получив разрешение жить в Москве, она снова заняла комнату во флигеле. Она немножко похудела и как будто
выросла, ее голубые глаза смотрели на людей
еще более доброжелательно; Татьяна Гогина сказала Варваре...
Но, и со злостью думая о Рите, он ощущал, что в нем
растет унизительное желание пойти к ней, а это
еще более злило его. Он нашел исход злобе своей, направив ее на рабочих.
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что о чулках и о рубашке
еще не говорил, а говорил о дружбе своей ко мне, о том, как мы
росли, учились, — все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
— А вот ландыши! Постойте, я нарву, — говорил он, нагибаясь к траве, — те лучше пахнут: полями, рощей; природы больше. А сирень все около домов
растет, ветки так и лезут в окно, запах приторный. Вон
еще роса на ландышах не высохла.
Райский постоял над обрывом: было
еще рано; солнце не вышло из-за гор, но лучи его уже золотили верхушки деревьев, вдали сияли поля, облитые
росой, утренний ветерок веял мягкой прохладой. Воздух быстро нагревался и обещал теплый день.
— Да вот хоть бы индейцы: ведь это канальи всё, не христиане, сволочь, ходят голые, и пьяницы горькие, а страна, говорят, богатейшая, ананасы, как огурцы,
растут… Чего им
еще надо?
Эти сыновья — гордость и счастье отца — напоминали собой негодовалых собак крупной породы, у которых уж лапы и голова
выросли, а тело
еще не сложилось, уши болтаются на лбу и хвостишко не дорос до полу.
А они не видят, не понимают, все
еще громоздят горы, которые вдруг
выросли на его дороге и пропали, — их нет больше, он одолел их страшною силою любви и муки!
Что же
еще? — прибавила она, глядя на него во все глаза и думая,
выросла ли она хоть немного в его глазах?
«
Еще не
выросла, не выбилась из этих общих мест жизни. Провинция!» — думал Райский сердито, ходя по комнате.
Наконец, на четвертый или пятый день после разговора с ней, он встал часов в пять утра. Солнце
еще было на дальнем горизонте, из сада несло здоровою свежестью, цветы разливали сильный запах,
роса блистала на траве.
— Это, конечно, премило, если только в самом деле будет смешно, — заметил он, проницательно в меня вглядываясь, — ты немного огрубел, мой друг, там, где ты
рос, а впрочем, все-таки ты довольно
еще приличен. Он очень мил сегодня, Татьяна Павловна, и вы прекрасно сделали, что развязали наконец этот кулек.
Он сначала брал их к себе в дом
еще маленькими девочками,
растил их с гувернантками и француженками, потом обучал в лучших учебных заведениях и под конец выдавал с приданым.
— Ну и женись, а все-таки ш<<—>>дик: ты
еще растешь!
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье,
росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они
еще ближе к Китаю, чем Япония?
У многих совершенно женские лица, гладкие; борода и усы почти не
растут, а они
еще их бреют донельзя.
Кто знает, какой дуб учености
вырастет со временем в этой старинной, но
еще молодой и формирующейся на новый лад колонии?
Что же Джердин? нанял китайцев, взял да и срыл гору, построил огромное торговое заведение, магазины, а
еще выше над всем этим — великолепную виллу, сделал скаты, аллеи, насадил всего, что
растет под тропиками, — и живет, как бы жил в Англии, где-нибудь на острове Вайте.
Наконец надо же и совесть знать, пора и приехать. В этом японском, по преимуществу тридесятом, государстве можно
еще оправдываться и тем, что «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Чуть ли эта поговорка не здесь родилась и перешла по соседству с Востоком и к нам, как и многое другое… Но мы
выросли, и поговорка осталась у нас в сказках.
Кроме сосны около деревень
росли разные деревья, которых я до сих пор нигде
еще не видал.
Жизнь его в этот год в деревне у тетушек шла так: он вставал очень рано, иногда в 3 часа, и до солнца шел купаться в реку под горой, иногда
еще в утреннем тумане, и возвращался, когда
еще роса лежала на траве и цветах.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то, что он
рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы
еще с десяти лет проникнувшим в то, что
растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч.
И все это
еще только так, цветочки польдекоковские, хотя жестокое насекомое уже
росло, уже разрасталось в душе.
У него дома, в углу на стене,
еще с прошлого года была сделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждые два месяца он с волнением подходил опять мериться: на сколько успел
вырасти?
Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него
вырастет дуб — да
еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «отцы пустынники и в жены непорочны» пожелаешь вступить; ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!
— О да, я сам был тогда
еще молодой человек… Мне… ну да, мне было тогда сорок пять лет, а я только что сюда приехал. И мне стало тогда жаль мальчика, и я спросил себя: почему я не могу купить ему один фунт… Ну да, чего фунт? Я забыл, как это называется… фунт того, что дети очень любят, как это — ну, как это… — замахал опять доктор руками, — это на дереве
растет, и его собирают и всем дарят…
Выше их на Сихотэ-Алине
растут низкорослые багульники, брусника, рододендрон, мхи,
еще выше — лишаи, и наконец начинаются гольцы.
В сырых местах, где трава
растет кочками, нижняя часть ее долго
еще остается зеленой.
Осыпи, мхи и кедровые стланцы теперь остались позади. Здесь я нашел мохнатую черную смородину. Ниже
росла рябина, мелкая лиственница и низкорослая береза,
еще ниже — кедр, потом — черная береза, дуб и все прочие деревья.
Близ моря
растет кустарниковая ольха и высокоствольный тальник, выше по долине — лиственница, белая береза, осина и тополь, а
еще дальше — клен, осокорь, ясень и кое-где ель и кедр.
Большая терраса вела из дому в сад, перед террасой красовалась продолговатая клумба, покрытая розами; на каждом конце клумбы
росли две акации,
еще в молодости переплетенные в виде винта покойным хозяином.
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый на вид; вместе с
росой падает алый блеск на поляны,
еще недавно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от высоких стогов сена побежали длинные тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом море заката…
На земле и на небе было
еще темно, только в той стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная
роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но
еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они
росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная
роса. Кое-где в горах
еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.