Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не
выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить
на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
«Честолюбие? Серпуховской?
Свет? Двор?» Ни
на чем он не мог остановиться. Всё это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. Он встал с дивана, снял сюртук,
выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так сходят с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы не было стыдно», добавил он медленно.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к
свету (все окна у ней были заперты, несмотря
на духоту), она
на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что
выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
А высший начальник, тоже смотря по тому, нужно ли ему отличиться или в каких он отношениях с министром, — или ссылает
на край
света, или держит в одиночном заключении, или приговаривает к ссылке, к каторге, к смерти, или
выпускает, когда его попросит об этом какая-нибудь дама.
Горничная
выпустила из рук рукав дохи, несколько мгновений посмотрела
на Привалова такими глазами, точно он вернулся с того
света, и неожиданно скрылась.
«Разве черные брови и очи мои, — продолжала красавица, не
выпуская зеркала, — так хороши, что уже равных им нет и
на свете?
Оратор остановился
на минуту, как бы смакуя ту сладость, которую он намеревался
выпустить в
свет.
— Никогда нас не
выпустят! — продолжал между тем Иван Дмитрич. — Сгноят нас здесь! О господи, неужели же в самом деле
на том
свете нет ада и эти негодяи будут прощены? Где же справедливость? Отвори, негодяй, я задыхаюсь! — крикнул он сиплым голосом и навалился
на дверь. — Я размозжу себе голову! Убийцы!
Жил он в громе дедовских побед,
Знал немало подвигов и схваток,
И
на стадо лебедей чуть
светВыпускал он соколов десяток.
Но несмотря
на все чистокровное хохлачество Ильи Макаровича, судьба
выпустила его
на свет с самой белокурейшей немецкой физиономией.
Завтра же, чем
свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как, например, сегодня; а там уж его примет, с рук
на руки, Степанида Матвеевна, которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж ни за что не
выпустит его в другой раз путешествовать, — за это я отвечаю.
Солдат
выпустил изо рта такой клуб дыма, как белый конский хвост
на месячном
свете, и искоса поглядел
на чорта.
«Тьфу, — плюнул мельник. — Вот сороки проклятые! О чем их не спрашивают, и то им нужно рассказать… И как только узнали? То дело было сегодня
на селе, а они уж
на покосе все дочиста знают… Ну и бабы, зачем только их бог
на свет божий
выпускает?..»
Природа всех людей решительно
выпускает на божий
свет слабыми и беспомощными: никого она не калит и не мягчит нарочно, в том соображении, что вот этот господин должен будет бороться, а тот — нет, так, в видах предусмотрительности, надобно дать им такие-то и такие-то свойства.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного
света; остальное море было черно; до стоявшего
на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались
на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами,
выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел
на море, лунный
свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
Массивная дверь широко распахивалась и
выпускала на улицу столб белого
света, зажигавшего блестки
на металлических частях экипажа и упряжи.
Житье им стало совсем дурное. Колодки не снимали и не
выпускали на вольный
свет. Кидали им туда тесто непеченое, как собакам, да в кувшине воду спускали. Вонь в яме, духота, мокрота. Костылин совсем разболелся, распух, и ломота во всем теле стала; и все стонет или спит. И Жилин приуныл, видит — дело плохо. И не знает, как выбраться.
А если бог — любовь и пребывает в нас, то выучиться любви нетрудно. Надо только стараться избавиться от того, что мешает любви, избавиться от того, что не
выпускает ее наружу. И только начни так делать — и скоро научишься самой важной и нужной
на свете науке: любви к людям.
Самое лучшее
на свете питье это то, когда у человека злое слово уже во рту, а он не
выпустил, а проглотил его.
— Но уж вперед такой глупости не будет… Нет? не будет? Поклянись мне! поклянись всем, что тебе всего дороже
на свете! — горячо приступила она к мужу, не
выпуская его из объятий. — А уж этот проклятый пистолетишко! Уж погоди ж ты: я его так теперь упрячу, что уж никогда не найти тебе!.. Не-ет, уж это кончено!
Ко всему этому я был приготовлен и, как говорится,"куражу не терял". Сразу я направил наш разговор
на его тогдашние работы. Он уже
выпустил в
свет и свою"Биологию"и"Психологию"и продолжал доделывать специальные части"Социологии".
— Ну, наш-то, видно, не совсем его долюбливает: последние разы был — княжну и со «встречным кубком» к нему не
выпустил — «нездорова-де». А какой нездорова? Девка в ширь лезет — лопнуть хочет… А Григорий-то
свет Лукьянович для нее только кажинную неделю к нам и шатается, да таково
на нее умильно поглядывает…
Атта-Тролль стал бы тут в тупик, не только я, русский человек, которого вертит краковская полька, да еще и не хочет
выпустить; не хочет верить, что есть
на свете люди, не умеющие танцевать мазурки.