— Какие? — переспросил он, крепко потирая лоб рукой. — Забыл я. Ей-богу, забыл! Погоди, может, вспомню. У меня их всегда в башке — как пчёл в улье… так и жужжат! Иной раз начну сочинять, так разгорячусь даже… Кипит в душе, слёзы на глаза выступают… хочется рассказать про это гладко, а слов нет… — Он вздохнул и, тряхнув головой, добавил: — В душе замешано густо, а
выложишь на бумагу — пусто…
Неточные совпадения
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел
бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил
бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и
выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее
на сие письмо, который начала и не дописала, оставила
на столе, чтобы завтра отослать
на почту.
— Знаком вам этот предмет? —
выложил вдруг Николай Парфенович
на стол большой, из толстой
бумаги, канцелярского размера конверт,
на котором виднелись еще три сохранившиеся печати. Самый же конверт был пуст и с одного бока разорван. Митя выпучил
на него глаза.
— Извольте, извольте, душа моя, но чем же вы желаете, чтобы вас вознаградило правительство? Я
на это имею такого рода
бумагу! — говорил Иван Петрович все с более и более краснеющим и трясущимся носом и с торжеством
выкладывая перед глаза Тулузова предложение министра, в котором было сказано: отыскать жертвователей с обещанием им награды.
Выложила Настя свои заветные ручники,
на которых красной и синей
бумагой были вышиты петухи, решетки, деревья и павлины, и задумалась над этими ручниками.
Долго после того сидел он один. Все
на счетах
выкладывал, все в
бумагах справлялся. Свеча догорала, в ночном небе давно уж белело, когда, сложив
бумаги, с расцветшим от какой-то неведомой радости лицом и весело потирая руки, прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате. Потом тихонько растворил до половины дверь в Дунину комнату, еще раз издали полюбовался
на озаренное слабым неровным светом мерцавшей у образов лампадки лицо ее и, взяв в руку сафьянную лестовку, стал
на молитву.
Грохольский, розовый, возбужденный, двигая всеми членами,
выложил пред Бугровым кучу пачек,
бумаг, пакетов. Куча была большая, разноцветная, пестрая. В жизнь свою никогда не видал Бугров такой кучи! Он растопырил свои жирные пальцы и, не глядя
на Грохольского, принялся перебирать пачки кредиток и бланки…
При матовом освещении свечи сквозь
бумагу и среди окружающей темноты виднелись только тюленевая кожа погребца, ужин, стоявший
на ней, лицо, полушубок Гуськова и его маленькие красные ручки, которыми он принялся
выкладывать вареники из кастрюльки.