Неточные совпадения
И ангел милосердия
Недаром песнь призывную
Поет — ей внемлют
чистые, —
Немало Русь уж
выслалаСынов своих, отмеченных
Печатью дара Божьего,
На честные пути,
Немало их оплакала
(Увы! Звездой падучею
Проносятся они!).
Как ни темна вахлачина,
Как ни забита барщиной
И рабством — и она,
Благословясь, поставила
В Григорье Добросклонове
Такого посланца…
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя
чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье,
вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я
вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою неправоту, делается
чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
Увидав хлопотавших лакеев над перетиркой посуды и расстановкой тарелок и рюмок, увидав их спокойные, оживленные лица, Левин испытал неожиданное чувство облегчения, точно из смрадной комнаты он
вышел на
чистый воздух.
И из этого мглистого, кое-как набросанного поля
выходили ясно и оконченно только одни тонкие черты увлекательной блондинки: ее овально-круглившееся личико, ее тоненький, тоненький стан, какой бывает у институтки в первые месяцы после выпуска, ее белое, почти простое платьице, легко и ловко обхватившее во всех местах молоденькие стройные члены, которые означались в каких-то
чистых линиях.
Я
вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно
чистую; лучина освещала ее. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
Красавина. Нешто я, матушка, не понимаю? У меня совесть-то
чище золота, одно слово — хрусталь, да что ж ты прикажешь делать, коли такие оказии
выходят? Ты рассуди, какая мне радость, что всякое дело все врозь да врозь. Первое дело — хлопоты даром пропадают, а второе дело — всему нашему званию мараль. А просто сказать: «Знать, не судьба!» Вот и все тут. Ну да уж я вам за всю свою провинность теперь заслужу.
«Да, из них
выйдет роман, — думал он, — роман, пожалуй, верный, но вялый, мелкий, — у одной с аристократическими, у другой с мещанскими подробностями. Там широкая картина холодной дремоты в мраморных саркофагах, с золотыми, шитыми на бархате, гербами на гробах; здесь — картина теплого летнего сна, на зелени, среди цветов, под
чистым небом, но все сна, непробудного сна!»
Дергачев жил в маленьком флигеле, на дворе деревянного дома одной купчихи, но зато флигель занимал весь. Всего было
чистых три комнаты. Во всех четырех окнах были спущены шторы. Это был техник и имел в Петербурге занятие; я слышал мельком, что ему
выходило одно выгодное частное место в губернии и что он уже отправляется.
«Да куда-нибудь, хоть налево!» Прямо перед нами был узенький-преузенький переулочек, темный, грязный, откуда, как тараканы из щели,
выходили китайцы, направо большой европейский каменный дом; настежь отворенные ворота вели на
чистый двор, с деревьями, к широкому
чистому крыльцу.
Нехлюдов
вышел и прошел в канцелярию. Опять, как в Сенате, он нашел в великолепном помещении великолепных чиновников,
чистых, учтивых, корректных от одежды до разговоров, отчетливых и строгих.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и
вышел, хотя и не вполне свежий, но
чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Свинья,
чистая свинья, а игриво у мерзавца
вышло! И действительно «гражданскую»-то всучил. А как рассердился, когда его выгнали. Скрежетал!
Я оделся и
вышел из юрты. Ночь была ясная. По
чистому, безоблачному небу плыла полная луна.
Они только что
вышли из воды, состоят из
чистого песка и еще не успели зарасти травой.
…Две молодые девушки (Саша была постарше) вставали рано по утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и молились,
выходя на двор, под
чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Все, они, большею частью люди нервные, действовали на нервы, поражали фантазию или сердце, мешали философские понятия с произвольной символикой и не любили
выходить на
чистое поле логики.
Он требует, чтоб мужичок
выходил на барщину в
чистой рубашке, чтоб дома у него было все как следует, и хлеба доставало до нового, чтоб и рабочий скот, и инструмент были исправные, чтоб он, по крайней мере, через каждые две недели посещал храм Божий (приход за четыре версты) и смотрел бы весело.
Дед неожиданно продал дом кабатчику, купив другой, по Канатной улице; немощеная, заросшая травою,
чистая и тихая, она
выходила прямо в поле и была снизана из маленьких, пестро окрашенных домиков.
Хотя они постоянно держатся в это время в частых лесных опушках и кустах уремы, кроме исключительных и почти всегда ночных походов или отлетов для добыванья корма, но в одном только случае вальдшнепы
выходят в
чистые места: это в осеннее ненастье, когда кругом обложится небо серыми, низкими облаками, когда мелкий, неприметный дождь сеет, как ситом, и день и ночь; когда все отдаленные предметы кажутся в тумане и все как будто светает или смеркается; когда начнется капель, то есть когда крупные водяные капли мерно, звонко и часто начнут падать с обвисших и потемневших древесных ветвей.
Зато какая чудесная
выходит стрельба вальдшнепов, когда они выбегут в
чистые луговины около леса или болотистые места около уремы.
Я ничто, а вы страдали и из такого ада
чистая вышли, а это много.
Из-под Мохнатенькой
вышли ранним утром, а заночевали в
Чистом болоте, на каком-то острове, о котором знал один Кирилл. Когда все скитницы заснули около огонька, как зарезанные, инок спросил неспавшую Аглаиду...
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои
чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что
вышло. Вся смелость меня оставила.
Лакей подал спрошенный у него Бертольди чай, повесил за драпировку
чистое полотенце, чего-то поглазел на приехавших барышень, спросил их паспорты и
вышел.
Суббота была обычным днем докторского осмотра, к которому во всех домах готовились очень тщательно и с трепетом, как, впрочем, готовятся и дамы из общества, собираясь с визитом к врачу-специалисту: старательно делали свой интимный туалет и непременно надевали
чистое нижнее белье, даже по возможности более нарядное. Окна на улицу были закрыты ставнями, а у одного из тех окон, что
выходили во двор, поставили стол с твердым валиком под спину.
Как только мать стала оправляться, отец подал просьбу в отставку; в самое это время приехали из полка мои дяди Зубины; оба оставили службу и
вышли в
чистую, то есть отставку; старший с чином майора, а младший — капитаном.
Вечером опять повторилось то же событие, то есть мы остановились переменять лошадей,
вышли, только уж не в
чистую татарскую, а в гадкую мордовскую избу.
— Исправится к завтраму, — отвечал Плавин с улыбкою, и действительно поутру Павел даже ахнул от удивления, что бумага
вышла гладкая, ровная и
чистая.
— Полно, Катя, полно, довольно; ты всегда права
выходишь, а я нет. Это потому, что в тебе душа
чище моей, — сказал Алеша, вставая и подавая ей на прощанье руку. — Сейчас же и к ней, и к Левиньке не заеду…
— Помилуйте, наша ли свинья или ихняя! наша свинья —
чистая, хлебная, а ихняя — что! Стервятиной свинью кормят, да еще требуют, чтоб она вкусом
вышла! А ты сперва свинью как следует накорми, да потом уж с нее и спрашивай!
— Она говорит мне —
чище умывайся! Девицы будут смотреть! — ответил хохол,
выходя в сени мыться.
И опять кто-то неведомый остался объясняться с ней. Прочие офицеры
вышли гурьбой наружу.
Чистый, нежный воздух майской ночи легко и приятно вторгся в грудь Ромашова и наполнил все его тело свежим, радостным трепетом. Ему казалось, что следы сегодняшнего пьянства сра-зу стерлись в его мозгу, точно от прикосновения мокрой губки.
Он с нетерпением умылся, надел новый сюртук, надушил
чистый носовой платок цветочным одеколоном. Но когда он, уже совсем одетый, собрался
выходить, его неожиданно остановил Гайнан.
Она все в себя вбирает, и это все, пройдя сквозь неугасимые и жестокие огни
чистого творчества,
выходит оттуда очищенное от всего случайного, «прошковатого» (производное от Прошки), выглаженное, вычищенное, неузнаваемое.
— Да и с Федор Сергеичем нелады
вышли. Мы-то, знаете, в Париж в надежде ехали. Наговорили нам, в Красном-то Холму: и дендо, и пердро, тюрбо 9…. Аппетит-то, значит, и вышлифовался. А Федору Сергеичу в хороший-то трактир идти не по карману — он нас по кухмистерским и водит! Только уж и еда в этих кухмистерских…
чистый ад!
— Смотри, еще до вечера в
чистую выйдешь, — сказал один из солдат.
Я пробыл не более пяти минут в бабушкиной комнате, но
вышел оттуда счастливым и, по моему тогдашнему убеждению, совершенно
чистым, нравственно переродившимся и новым человеком. Несмотря на то, что меня неприятно поражала вся старая обстановка жизни, те же комнаты, те же мебели, та же моя фигура (мне бы хотелось, чтоб все внешнее изменилось так же, как, мне казалось, я сам изменился внутренно), — несмотря на это, я пробыл в этом отрадном настроении духа до самого того времени, как лег в постель.
Из деликатности они соглашались признавать за нею права собственности и
высылать ей ежегодно одну шестую
чистого барыша.
Егор Егорыч заспорил было, а вместе с ним и Аграфена Васильевна; последняя начала уже говорить весьма веские словечки; но к ним
вышел невзрачный камер-юнкер и на
чистом французском языке стал что-то такое объяснять Егору Егорычу, который, видимо, начал поддаваться его словам, но Аграфена Васильевна снова протестовала.
Когда они
вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже
чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом свезти доктора еще к другому важному лицу — Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару
Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне
выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
Высокие парадные комнаты
выходили окнами на солнечную сторону; воздух был сухой,
чистый, легкий, несмотря на то, что уж много лет никто тут не жил.
Тогда он
вышел в «
чистую» и напечатал во всех газетах следующее объявление...
— Ведаю себя
чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей
выйти за кого похочет!
Немного погодя Порфирий Владимирыч
вышел, одетый весь в черном, в
чистом белье, словно приготовленный к чему-то торжественному. Лицо у него было светлое, умиленное, дышащее смирением и радостью, как будто он сейчас только «сподобился». Он подошел к сыну, перекрестил и поцеловал его.
Выйду ль утром за околицу,
Вспомню майские гулянки мои, —
Поле
чистое нерадостно глядит, —
Потеряла я в нем молодость свою.
Акцизница вспыхнула до ушей и готова была расплакаться. У нее всегда были безукоризненно
чистые ногти, а она нарочно загрязнила их, чтобы только заслужить похвалу, но какие тут оправдания?.. Она бросилась в свою спальню, вымыла там свои руки и,
выходя с улыбкой назад, объявила...
Все провожали его в прихожую и говорили обычные слова так добродушно и просто, что эти слова казались значительными. Он
вышел на тихую улицу, точно из бани, чувствуя себя
чистым и лёгким, и шёл домой медленно, боясь расплескать из сердца то приятное, чем наполнили его в этом бедном доме. И лишь где-то глубоко лежал тяжёлый, едкий осадок...
Шли по улице
чистой и богатой монастырской слободы, мимо приветливых домиков, уютно прятавшихся за палисадниками; прикрытые сзади зелёным шатром рощи, они точно гулять
вышли из неё дружным рядом на берег речки. Встречу попадались нарядно одетые, хорошо раскормленные мещане, рослые, румяные девицы и бабы, а ребятишки казались не по возрасту солидными и тихими.