Неточные совпадения
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит,
город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел
к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не
выходи, я лучше одна с ним потолкую.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг,
вышел на берег Сены. Над нею шум
города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась
к берегу, на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Он посмотрел, как толпа втискивала себя в устье главной улицы
города, оставляя за собой два широких хвоста,
вышел на площадь, примял перчатку подошвой и пошел
к набережной.
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым прошлым», — думал он,
выходя на улицу. С удивлением и даже недоверием
к себе он вдруг почувствовал, что десяток дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его от этого
города и от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что при некотором напряжении воли можно
выйти из порочного круга действительности.
— В
городе заметили, что у меня в доме неладно; видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили
к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда
вышла сплетня!
Он заглянул
к бабушке: ее не было, и он, взяв фуражку,
вышел из дома, пошел по слободе и добрел незаметно до
города, продолжая с любопытством вглядываться в каждого прохожего, изучал дома, улицы.
Но домашние средства не успокоили старика. Он ждал, что завтра завернет
к нему губернатор, узнать, как было дело, и выразить участие, а он предложит ему
выслать Райского из
города, как беспокойного человека, а Бережкову обязать подпиской не принимать у себя Волохова.
В юности он приезжал не раз
к матери, в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец
вышел в отставку, потом приехал в
город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
Я тебе рассказывать не буду, как это все
вышло в подробности, были у него враги действительно, только вдруг в
городе чрезмерное охлаждение
к нему и ко всей фамилии, все вдруг точно отхлынули.
И он круто повернул в другую улицу, оставив Алешу одного во мраке. Алеша
вышел из
города и пошел полем
к монастырю.
Добренькому старику это понравилось, и он, не знаю почему, вслед за тем позвал меня. Я
вышел вперед с святейшим намерением, что бы он и Шубинский ни говорили, не благодарить;
к тому же меня посылали дальше всех и в самый скверный
город.
Часто мы ходили с Ником за
город, у нас были любимые места — Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился
выйти к нему.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден
город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел
к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда
вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Не знаю, какие именно «большие секреты» она сообщила сестре, но через некоторое время в
городе разнесся слух, что Басина внучка
выходит замуж. Она была немного старше меня, и восточный тип делал ее еще более взрослой на вид. Но все же она была еще почти ребенок, и в первый раз, когда Бася пришла
к нам со своим товаром, моя мать сказала ей с негодующим участием...
На гуляньях в ясные дни, когда «весь
город»
выходил на шоссе, чинно прогуливаясь «за шлагбаумом», Авдиев переходил от одной группы
к другой, и всюду его встречали приветливо, как общего фаворита.
Сделавшись мужем Марьи Дмитриевны, Калитин хотел было поручить Агафье домашнее хозяйство; но она отказалась «ради соблазна»; он прикрикнул на нее: она низко поклонилась и
вышла вон. Умный Калитин понимал людей; он и Агафью понял и не забыл ее. Переселившись в
город, он, с ее согласия, приставил ее в качестве няни
к Лизе, которой только что пошел пятый год.
Катерине Ивановне задумалось повести жизнь так, чтобы Алексей Павлович в двенадцать часов уходил в должность, а она бы
выходила подышать воздухом на Английскую набережную, встречалась здесь с одним или двумя очень милыми несмышленышами в мундирах конногвардейских корнетов с едва пробивающимся на верхней губе пушком, чтобы они поговорили про
город, про скоромные скандалы, прозябли, потом зашли
к ней, Катерине Ивановне, уселись в самом уютном уголке с чашкою горячего шоколада и, согреваясь, впадали в то приятное состояние, для которого еще и итальянцы не выдумали до сих пор хорошего названия.
Все, о чем Анна Марковна не смела и мечтать в ранней молодости, когда она сама еще была рядовой проституткой, — все пришло
к ней теперь своим чередом, одно
к одному: почтенная старость, дом — полная чаша на одной из уютных, тихих улиц, почти в центре
города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна
выйти замуж за почтенного человека, инженера, домовладельца и гласного городской думы, обеспеченная солидным приданым и прекрасными драгоценностями…
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались
к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в
городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было
выйти увольнение от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Женщины молча прошли по улицам
города,
вышли в поле и зашагали плечо
к плечу по широкой, избитой дороге между двумя рядами старых берез.
Выйдя из дому, они взяли извозчика и поехали на конец
города,
к реке. Там, на одной стороне плотины, стояла еврейская турбинная мукомольня — огромное красное здание, а на другой — были расположены купальни, и там же отдавались напрокат лодки. Ромашов сел на весла, а Назанский полулег на корме, прикрывшись шинелью.
Мещанин этот ту же должность в
городе справлял, какую я в Крутогорске; такой же у него был въезжий дом, та же торговля образами и лестовками;
выходит, словно я
к себе, на старое свое пепелище воротился.
— А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал
к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря… когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь
город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя
выхожу.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его
к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по
городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза,
высылают с жандармом из
города…
«Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы,
вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в
городе и в селениях. И
вышли видеть происшедшее и, пришедши
к Иисусу, нашли человека, из которого
вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
В одиннадцать часов, только что он отперся и
вышел к домашним, он вдруг от них же узнал, что разбойник, беглый каторжный Федька, наводивший на всех ужас, грабитель церквей, недавний убийца и поджигатель, за которым следила и которого всё не могла схватить наша полиция, найден чем свет утром убитым, в семи верстах от
города, на повороте с большой дороги на проселок,
к Захарьину, и что о том говорит уже весь
город.
Когда вскоре за тем пани Вибель
вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма
к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути
к масонству, он,
к великому счастию своему, узнал, что в их
городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— Уж и то, ничего не видя, сколько от Максим Липатыча здешнему
городу благодеяниев
вышло! — как эхо отозвался другой приказчик. — У Максима Исповедника кто новую колокольню взбодрил?
К Федору Стратилату кто новый колокол пожертвовал? Звон-то один… А сколько паникадилов, свещей, лампад, ежели счесть!
Вскоре царь
вышел из опочивальни в приемную палату, сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских бояр, приехавших от Москвы и от других
городов с докладами. Отдав каждому приказания, поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах
к предупреждению дальнейшего вторжения татар, Иоанн спросил, нет ли еще кого просящего приема?
Приехавшие дачники были очень добрыми людьми, а то, что они были далеко от
города, дышали хорошим воздухом, видели вокруг себя все зеленым, голубым и беззлобным, делало их еще добрее. Теплом входило в них солнце и
выходило смехом и расположением ко всему живущему. Сперва они хотели прогнать напугавшую их собаку и даже застрелить ее из револьвера, если не уберется; но потом привыкли
к лаю по ночам и иногда по утрам вспоминали...
Он
вышел на поселенье и остался в нашем же
городе. Вскоре ему дали место. Сначала он часто приходил
к нашему острогу и, когда мог, сообщал нам разные новости. Преимущественно политические очень интересовали его.
Я поднялся в
город,
вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя
город полем, я пришел
к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви
к движению,
к жизни.
Это были послы по Савелиеву душу: протопопа под надзором их требовали в губернский
город. Через полчаса это знал весь
город, и
к дому Туберозова собрались люди, а через час дверь этого дома отворилась, и из нее
вышел готовый в дорогу Савелий. Наталья Николаевна провожала мужа, идучи возле него и склонясь своею голубиною головкой
к его локтю.
Стали
выходить из церкви. Сельский учитель Мачигин, простоватый молодой человек, подстал
к девицам, улыбался и бойко беседовал. Передонов подумал, что неприлично ему при будущем инспекторе так вольно держаться. На Мачигине была соломенная шляпа. Но Передонов вспомнил, что как-то летом за
городом он видел его в форменной фуражке с кокардою. Передонов решил пожаловаться. Кстати, инспектор Богданов был тут же. Передонов подошел
к нему и сказал...
Выйду, бывало,
к нему за баню, под берёзы, обнимет он меня, как малого ребёнка, и начнёт: про
города, про людей разных, про себя — не знаю, как бог меня спасал, вовремя уходила я
к батюшке-то сонному!
Шёл тихонько, точно подкрадываясь
к чему-то, что неодолимо тянуло вперёд, и так, незаметно для себя,
вышел за
город, пристально глядя на дорогу.
Всякий год раза два он давал вечера с танцами; сам
к дамам не
выходил, а мужчин принимал лежа в кабинете, но молодая хозяйка принимала весь
город.
Все
вышли на палубу. Я попрощался с командой, отдельно поговорил с агентом, который сделал вид, что моя рука случайно очутилась в его быстро понимающих пальцах, и спустился
к лодке, где Биче и Ботвель ждали меня. Мы направились в
город. Ботвель рассказал, что, как он узнал сейчас, «Бегущую по волнам» предположено оставить в Гель-Гью до распоряжения Брауна, которого известили по телеграфу обо всех происшествиях.
Я просидел около десяти дней в какой-то дыре, а в это время
вышло распоряжение исключить меня из университета, с тем чтобы ни в какой другой университет не принимать; затем меня посадили на тройку и отвезли на казенный счет в наш губернский
город под надзор полиции, причем, конечно, утешили меня тем, что, во внимание
к молодости моих лет, дело мое не довели до ведома высшей власти. Сим родительским мероприятием положен был предел учености моей.
После ужина Панауров не остался дома, а пошел
к себе на другую квартиру. Лаптев
вышел проводить его. Во всем
городе только один Панауров носил цилиндр, и около серых заборов, жалких трехоконных домиков и кустов крапивы его изящная, щегольская фигура, его цилиндр и оранжевые перчатки производили всякий раз и странное, и грустное впечатление.
Он
вышел за
город и долго бродил по узким тропинкам между виноградниками; он не мог отбиться, как от жужжания назойливой летней мухи, от постоянного ощущения презрения
к самому себе: уж очень незавидную роль разыграл он в этом последнем свидании…
Силан. Что ходить-то! Он сам на крыльцо
выйдет. Он целый день на крыльце сидит, все на дорогу смотрит. И какой зоркий на беспашпортных! Хоть сто человек-артель вали, как сейчас воззрится да поманит кого
к себе: «А поди-ка сюда, друг любезный!» Так тут и есть. (Почесывает затылок). А то пойти! (Подходит
к городническому дому). Аристарх. Что только за дела у нас в
городе! Ну, уж обыватели! Самоеды! Да и те, чай, обходительнее. Ишь ты, чудное дело какое! Ну-ка! Господи благослови! (Закидывает удочку).
Дней через пять Дора снова вздумала идти
к Жервезе. Проходя мимо одной лавки, они накупили для детей фруктов, конфект, лент для старшей девочки, кушак для самой молочной красавицы и
вышли с большим бумажным конвертом за
город.
Подпоручик Иванов
вышел в отставку и с Кавказа, где квартировал его полк, приехал в один из
городов средней России. Еще будучи юнкером, он получал от своей единственной родственницы, старушки тетки, жившей в этом
городе, небольшие суммы денег и теперь, бросив службу «по служебным недоразумениям», приехал
к тетке, чтобы пока, до новой должности, пережить трудное время. Дорогой Иванов скромно мечтал о какой-нибудь должности на железной дороге или в конторе, о чистенькой комнатке, о женитьбе.
Пока у меня были деньги, я жила весьма уединенно, почти никуда не
выходила и ни с кем не была знакомя; но когда русские стали осаждать
город, когда хлеб сделался вдесятеро дороже и все деньги мои
вышли, я решилась прибегнуть
к великодушию единоземцев покойного моего мужа.
— Верно не знает! — подхватил Зарядьев. — Вот года три тому назад ко мне в роту попал такой же точно молодчик — всех так и загонял! Бывало, на словах
города берет, а как
вышел в первый раз на ученье, так и язык прилип
к гортани. До штабс-капитанского чина все в замке ходил.
Однажды я
вышел из кафе, когда не было еще семи часов, — я ожидал приятеля, чтобы идти вместе в театр, но он не явился, прислав подозрительную записку, — известно, какого рода, — а один я не любил посещать театр. Итак, это дело расстроилось. Я спустился
к нижней аллее и прошел ее всю, а когда хотел повернуть
к городу, навстречу мне попался старик в летнем пальто, котелке, с тросточкой, видимо, вышедший погулять, так как за его свободную руку держалась девочка лет пяти.
Захар поехал на постоялый двор кормить лошадь, а Степан с Настею отправились в обход
города и,
выйдя опять на большую дорогу, пошли по направлению
к Севску.
Мы вошли в малую операционную, и я, как сквозь завесу, увидал блестящие инструменты, ослепительную лампу, клеенку… В последний раз я
вышел к матери, из рук которой девочку еле вырвали. Я услыхал лишь хриплый голос, который говорил: «Мужа нет. Он в
городу. Придет, узнает, что я наделала, — убьет меня!»
Пока Николай Фермор оставался в своем семействе и
выходил свободно гулять по
городу в своей военной форме, он опять мог как-нибудь встретиться с государем, и это могло дать повод
к беспокойствам, между тем как с удалением его «на седьмую версту» возможность такой встречи устранялась и всем становилось гораздо спокойнее.