Неточные совпадения
Вронский еще раз окинул взглядом прелестные, любимые формы лошади, дрожавшей всем
телом, и, с трудом оторвавшись от этого зрелища,
вышел из барака.
Велев седлать лошадей, я оделся и сбежал к купальне. Погружаясь в холодный кипяток нарзана, я чувствовал, как телесные и душевные силы мои возвращались. Я
вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого говорите, что душа не зависит от
тела!..
Она храпела, как лошадь, и вырывалась
из его рук, а Иноков шел сзади, фыркал, сморкался, вытирал подбородок платком. Соединясь все четверо в одно
тело, пошатываясь, шаркая ногами, они
вышли за ограду. Самгин последовал за ними, но, заметив, что они спускаются вниз, пошел вверх. Его догнал железный грохот, истерические выкрики...
Тела почти совсем было не видно, только впалые глаза неестественно блестели да нос вдруг резким горбом
выходил из чащи, а концом опять упирался в волосы, за которыми не видать было ни щек, ни подбородка, ни губ.
После этого священник унес чашку за перегородку и, допив там всю находившуюся в чашке кровь и съев все кусочки
тела Бога, старательно обсосав усы и вытерев рот и чашку, в самом веселом расположении духа, поскрипывая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами
вышел из-за перегородки.
— Дверь стояла отпертою, и убийца вашего родителя несомненно вошел в эту дверь и, совершив убийство, этою же дверью и
вышел, — как бы отчеканивая, медленно и раздельно произнес прокурор. — Это нам совершенно ясно. Убийство произошло, очевидно, в комнате, а не через окно, что положительно ясно
из произведенного акта осмотра,
из положения
тела и по всему. Сомнений в этом обстоятельстве не может быть никаких.
В то время дела такого рода считались между приказною челядью лакомым кусом. В Щучью-Заводь приехало целое временное отделение земского суда, под председательством самого исправника. Началось следствие. Улиту вырыли
из могилы, осмотрели рубцы на
теле и нашли, что наказание не
выходило из ряду обыкновенных и что поломов костей и увечий не оказалось.
Мать редко
выходит на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Ее большое стройное
тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы светлых волос, — вся она мощная и твердая, — вспоминаются мне как бы сквозь туман или прозрачное облако;
из него отдаленно и неприветливо смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как у бабушки.
Одна
из девиц, Любка, босая, в сорочке, с голыми руками, некрасивая, в веснушках, но крепкая и свежая
телом,
вышла во внутренний двор.
Покорись воле божией: положи дитя под образа, затепли свечку и дай его ангельской душеньке
выйти с покоем
из тела.
Это было естественно, этого и надо было ждать. Мы
вышли из земной атмосферы. Но так как-то все быстро, врасплох — что все кругом оробели, притихли. А мне — мне показалось даже легче под этим фантастическим, немым солнцем: как будто я, скорчившись последний раз, уже переступил неизбежный порог — и мое
тело где-то там, внизу, а я несусь в новом мире, где все и должно быть непохожее, перевернутое…
Матвей проснулся, раскрыл глаза, понял и вздрогнул всем
телом. Дэбльтоун! Он слышал это слово каждый раз, как новый кондуктор брал билет из-за его шляпы, и каждый раз это слово будило в нем неприятное ощущение. Дэбльтоун, поезд замедлил ход, берут билет, значит, конец пути, значит, придется
выйти из вагона… А что же дальше, что его ждет в этом Дэбльтоуне, куда ему взяли билет, потому что до этого места хватило денег…
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом часу, и, сделав свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое
тело и помолившись богу, он прочел обычные, с детства произносимые молитвы: «Богородицу», «Верую», «Отче наш», не приписывая произносимым словам никакого значения, — и
вышел из малого подъезда на набережную, в шинели и фуражке.
Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной
вышел чересчур легок: голые руки и плечи, голая спина, голая грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда
из белого полотна с красною обшивкою, прямо на голое
тело, — одежда коротенькая, но зато широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь...
Генерал-майор Нефед Никитич Кудрявцев, сын Никиты Алферьевича, пользовавшегося доверенностью Петра Великого, в чине поручика гвардии Преображенского полка участвовал в первом Персидском походе; в царствование Анны Иоанновны сражался противу турков и татар, а при императрице Елисавете противу пруссаков;
вышел в отставку при императрице Екатерине II.
Тело его погребено в той церкви, где он был убит. (Извлечено
из неизданного Исторического словаря, составленного Д. М. Бантыш-Каменским.).
Там они вынесли
тело; несмотря на то, что шарахалась лошадь, положили его через седло, сели на коней и шагом поехали по дороге мимо аула,
из которого толпа народа
вышла смотреть на них.
Едва кончилась эта сладкая речь, как
из задних рядов
вышел Калатузов и начал рассказывать все по порядку ровным и тихим голосом. По мере того как он рассказывал, я чувствовал, что по
телу моему рассыпается как будто горячий песок, уши мои пылали, верхние зубы совершенно сцеплялись с нижними; рука моя безотчетно опустилась в карман панталон, достала оттуда небольшой перочинный ножик, который я тихо раскрыл и, не взвидя вокруг себя света, бросился на Калатузова и вонзил в него…
У дедушки Кондратия находился в Болотове один давнишний знакомый — также рыбак по ремеслу. Нельзя было миновать расспросить его о том, где находилось
тело Григория, потому что Василий ничего не сказал об этом предмете; он знал только, что
тело утопленника найдено рыбаками и находится в Болотове. С этой целью старик направился к знакомому рыбаку. Расспросив его обо всем, Кондратий вернулся к дочери и
вышел с нею
из Болотова, но уже в другую околицу.
И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом краю, среди кровавых трав,
Кипучей кровью в битве обагренный,
Упал на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи крылья у степных дорог,
И полизали кровь на юном
телеЛесные звери,
выйдя из берлог».
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он
вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что
тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав
из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
Почти до рассвета он сидел у окна; ему казалось, что его
тело морщится и стягивается внутрь, точно резиновый мяч,
из которого
выходит воздух. Внутри неотвязно сосала сердце тоска, извне давила тьма, полная каких-то подстерегающих лиц, и среди них, точно красный шар, стояло зловещее лицо Саши. Климков сжимался, гнулся. Наконец осторожно встал, подошёл к постели и бесшумно спрятался под одеяло.
На другой же день, по получении последней возможности отправить
тело Даши, он впервые
вышел очень рано
из дома. Выхлопотав позволение вынуть гроб и перевезя его на железную дорогу, Долинский просидел сам целую ночь на пустом, отдаленном конце длинной платформы, где поставили черный сундук, зловещая фигура которого будила в проходивших тяжелое чувство смерти и заставляла их бежать от этого странного багажа.
Белое
тело ничего этого не пропускало к сердцу, несмотря на то, что дядя говорил прекрасно и с одушевлением, слова его,
выходя из уст, стыли в воздухе и терялись в пространстве.
Между тем Юрий и Ольга, которые
вышли из монастыря несколько прежде Натальи Сергевны, не захотев ее дожидаться у экипажа и желая воспользоваться душистой прохладой вечера, шли рука об руку по пыльной дороге; чувствуя теплоту девственного
тела так близко от своего сердца, внимая шороху платья, Юрий невольно забылся, он обвил круглый стан Ольги одной рукою и другой отодвинул большой бумажный платок, покрывавший ее голову и плечи, напечатлел жаркий поцелуй на ее круглой шее; она запылала, крепче прижалась к нему и ускорила шаги, не говоря ни слова… в это время они находились на перекрестке двух дорог, возле большой засохшей от старости ветлы, коей черные сучья резко рисовались на полусветлом небосклоне, еще хранящем последний отблеск запада.
Несомненные чему признаки
из нижеследующего явствуют: во-1-х, оный злокачественный дворянин начал
выходить часто
из своих покоев, чего прежде никогда, по причине своей лености и гнусной тучности
тела, не предпринимал; во-2-х, в людской его, примыкающей о самый забор, ограждающий мою собственную, полученную мною от покойного родителя моего, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка, землю, ежедневно и в необычайной продолжительности горит свет, что уже явное есть к тому доказательство, ибо до сего, по скаредной его скупости, всегда не только сальная свеча, но даже каганец был потушаем.
— Первые годы после нашего супружества, — сказали маменька очень печальным голосом и трогательно подгорюнились рукою, — я была и хороша и разумна. А вот пятнадцать лет, счетом считаю, как не знаю, не ведаю, отчего я у вас
из дур не
выхожу. Зачем же вы меня, дуру, брали? А что правда, я то и говорю, что ваши все науки дурацкие. Вот вам пример: Трушко, также ваша кровь, а мое рождение; но так так он еще непорочен и
телом, и духом, и мыслию, так он имеет к ним сильное отвращение.
Машинально отыскал он руками большой гвоздь, вбитый для чего-то в верху перегородки, возле которой постлали постель его, схватился за него и, повиснув на нем всем
телом, кое-как добрался до щели,
из которой
выходил едва заметный свет в его комнату.
Я дал ему папиросу и
вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С «Камня» над логом снимались ночные туманы и плыли на запад, задевая за верхушки елей и кедров. На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого
тела.
Он
вышел из битвы с хоругвию отечества, с
телом Мирослава, обагренный кровию бесчисленных врагов и собственною, собрал остатки храбрых людей житых, дружины великодушных и в самом бедствии казался грозным Иоанну — враги видели нас еще не мертвых и стояли неподвижно.
Но холод долго не
выходил из его назябшегося за много часов
тела, а ноги были ледяными и точно деревянными.
Мужик (захмелел немного). То-то хороша. Да ты погоди, что будет. Потап сказывал, что от нее вся усталь
из тела выходит. Молодые старыми сделаются… то, бишь, старые молодыми сделаются. Вот я всего два стаканчика выпил, и то все кости расправились. (Куражится.) Видишь? Погоди, мы с тобой, как каждый день ее пить станем, опять молодые будем. Ну, Машенька! (Обнимает ее.)
Я тоже изменился. Силы мои оставляют меня постепенно, и я чувствую, как
выходят из моего
тела здоровье и молодость. Нет уж той физической силы, нет ловкости, нет выносливости, которой я щеголял когда-то, бодрствуя несколько ночей подряд и выпивая количество, которое я теперь едва ли подниму.
Я
вышел, как убитый; дело было ясно: своими втираниями я разогнал
из железы гной по всему
телу, и у мальчика начиналось общее гноекровие, от которого спасения нет.
Показалась головка, все
тело роженицы стало судорожно сводиться в отчаянных усилиях вытолкнуть
из себя ребенка; ребенок, наконец,
вышел; он
вышел с громадною кровяною опухолью на левой стороне затылка, с изуродованным, длинным черепом.
Из всякого трудного положения сейчас же
выйдешь, если только вспомнишь, что живешь не
телом, а душою, вспомнишь, что в тебе есть то, что сильнее всего на свете.
Сократ сам воздерживался от всего того, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговаривал своих учеников делать так же. Он говорил, что не только для
тела, но и для души большой вред от лишней еды или питья, и советовал
выходить из-за стола, пока еще есть хочется. Он напоминал своим ученикам сказку о мудром Улиссе: как волшебница Цирцея не могла заколдовать Улисса оттого только, что он не стал объедаться, а товарищей его, как только они набросились на ее сладкие кушанья, всех обратила в свиней.
Оттого, что тепло
из тела переходит в воздух и если тихо, то воздух вокруг
тела нагревается и стоит теплый. Но когда дует ветер, он относит нагретый воздух и приносит холодный. Опять
из тела выходит тепло и нагревает воздух вокруг него, и опять ветер относит теплый воздух. Когда
выйдет много тепла
из тела, тогда и зябнешь.
«Но, господа, — снова продолжал чтец, — если, паче чаяния, взбредет нам, что и мы тоже люди, что у нас есть головы — чтобы мыслить, язык — чтобы не доносить, а говорить то, что мыслим, есть целых пять чувств — чтобы воспринимать ощущение от правительственных ласк и глазом, и ухом, и прочими благородными и неблагородными частями
тела, что если о всем этом мы догадаемся нечаянно? Как вы думаете, что
из этого
выйдет? Да ничего… Посмотрите на эпиграф и увидите, что
выйдет».
Так как дух в акте грехопадения потерял господство над
телом, и
тело вышло из-под его власти и подчинения, то, естественно, «разумная душа должна была устыдиться; именно потому, что она не могла сдерживать более слабость и непокорность в
теле, над которым она получила право господствовать» [Писарев, 72: de peccat. merit.
Володя захватил с собой мохнатое полотенце и
вышел на веранду. Она уже была полна жильцами. Каждый сидел в своем лонгшезе у столика, и все — счастливцы! — были в самых легких тропических костюмах: мужчины — в блузах и широких шароварах
из тонкой ткани, надетой прямо на
тело, и в бабушах на босую ногу, а дамы — в просторных кобайо и соронго. Почти все давно уже отпили свой кофе или какао и полулежали в лонгшезах с газетами и книгами в руках или дремали.
Идет да идет Петр Степаныч, думы свои думая. Фленушка
из мыслей у него не
выходит. Трепетанье минувшей любви в пораженном нежданным известием сердце. Горит голова, туманится в глазах, по
телу дрожь пробегает.
Глубокая пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души. Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь
выйдя из него, она будет вести жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и в наказание заключена в темницу
тела. Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная жизнь воспринимается как «луг бедствий».
До сих пор Магнус почти не
выходил из тона иронии и мягкой насмешки: мое замечание вдруг переродило его. Он побледнел, его большие белые руки судорожно забегали по
телу, как бы отыскивая оружие, и все лицо стало угрожающим и немного страшным. Словно боясь силы собственного голоса, он понизил его почти до шепота; словно боясь, что слова сорвутся и побегут сами, он старательно ровнял их.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего на свете!» — повторял я его последние слова, с которыми он
вышел из моей комнаты, — и с этим заснул, и спал, видя себя во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и юные жены стыдливо снимали покрывала, обнажая красы своего
тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
Токарев
вышел на террасу. Было тепло и тихо, легкие облака закрывали месяц.
Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского
тела…
Когда была поймана третья мышь, котенок при виде мышеловки и ее обитателя затрясся всем
телом и поцарапал руки Прасковьи… После четвертой мыши дядюшка
вышел из себя, швырнул ногой котенка и сказал...
Катя встала, на голое
тело надела легкое платье
из чадры и босиком
вышла в сад. Тихо было и сухо, мягкий воздух ласково приникал к голым рукам и плечам. Как тихо! Как тихо!.. Месяц закрылся небольшим облачком, долина оделась сумраком, а горы кругом светились голубовато-серебристым светом. Вдали ярко забелела стена дачи, — одной, потом другой. Опять осветилась долина и засияла тем же сухим, серебристым светом, а тень уходила через горы вдаль. В черных кустах сирени трещали сверчки.
Он сдернул одеяло. Как в горячем сне, был в глазах розовый, душистый сумрак, и белые девические плечи, и колеблющийся батист рубашки, гладкий на выпуклостях. Кружило голову от сладкого ощущения власти и нарушаемой запретности, и от выпитого вина, и от женской наготы. Мать закутала Асю одеялом.
Из соседней комнаты
вышла, наскоро одетая, Майя. Обе девушки сидели на кушетке, испуганные и прекрасные. Солдаты скидывали с их постелей белые простыни и тюфяки, полные тепла молодых
тел, шарили в комодах и шкапах.
А моя бедная деда слушала сурового старика, дрожа всем
телом и бросая на моего отца умоляющие взоры. Он не вынес этого немого укора, крепко обнял ее и, передернув плечами,
вышел из дому. Через несколько минут я видела, как он скакал по тропинке в горы. Я смотрела на удаляющуюся фигуру отца, на стройный силуэт коня и всадника, и вдруг точно что-то толкнуло меня к Хаджи-Магомету.
Голос у карлика был не пискливый, а низковатый и тусклый, точно он
выходил из большого
тела.