Неточные совпадения
Догнал коня — за холку хвать!
Вскочил и
на луг
выехалДетина: тело белое,
А шея как смола;
Вода ручьями катится
С коня и с седока.
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? —
Сказал бурмистр с досадою. —
Не в их руках мы, что ль?..
Придет пора последняя:
Заедем все в ухаб,
Не
выедем никак,
В кромешный ад провалимся,
Так ждет и там крестьянина
Работа
на господ...
И вдруг затрубила труба и забил барабан. Бородавкин, застегнутый
на все пуговицы и полный отваги,
выехал на белом коне. За ним следовал пушечный и ружейный снаряд. Глуповцы думали, что градоначальник едет покорять Византию, а вышло, что он замыслил покорить их самих…
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он
выедет на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
На другой день, в 11 часов утра, Вронский
выехал на станцию Петербургской железной дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему
на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.
«Все живут, все наслаждаются жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб,
выехав в гору и опять
на рыси приятно покачиваясь
на мягких рессорах старой коляски, — а я, как из тюрьмы выпущенная из мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась
на мгновение.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она
выезжала первую зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие
на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Не зная, когда ему можно будет
выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович
на тарантасике, взятом
на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая
на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
— Воздвиженское,
на барский двор? к графу? — повторил он. — Вот только изволок
выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту, так и воткнешься. Да вам кого? Самого?
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула
на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван,
выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями
на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Когда он
выехал за лес, пред ним
на огромном пространстве раскинулись ровным бархатным ковром зеленя, без одной плешины и вымочки, только кое-где в лощинах запятнанные остатками тающего снега.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча
выехала из толпы экипажей. Несмотря
на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
Только первое время, пока карета
выезжала из ворот клуба, Левин продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета
выехала на улицу и он почувствовал качку экипажа по неровной дороге, услыхал сердитый крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать свои поступки и спросил себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
Дарья Александровна по совету Левина
выехала до зари. Дорога была хороша, коляска покойна, лошади бежали весело, и
на козлах, кроме кучера, сидел конторщик вместо лакея, посланный Левиным для безопасности. Дарья Александровна задремала и проснулась, только подъезжая уже к постоялому двору, где надо было переменять лошадей.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу
выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет
на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря
на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Вот смотрю: из леса
выезжает кто-то
на серой лошади, все ближе и ближе, и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во ста от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный.
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков
выезжает из него
на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему
на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться.
Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы
выедем полчаса после их; стреляться будете
на шести шагах — этого требовал сам Грушницкий.
Было уже шесть часов пополудни, когда вспомнил я, что пора обедать; лошадь моя была измучена; я
выехал на дорогу, ведущую из Пятигорска в немецкую колонию, куда часто водяное общество ездит en piquenique. [
на пикник (фр.).]
Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один день, с первым весенним солнцем и разлившимися потоками, отец, взявши сына,
выехал с ним
на тележке, которую потащила мухортая [Мухортая — лошадь с желтыми подпалинами.] пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сорóки; ею правил кучер, маленький горбунок, родоначальник единственной крепостной семьи, принадлежавшей отцу Чичикова, занимавший почти все должности в доме.
Он постарался сбыть поскорее Ноздрева, призвал к себе тот же час Селифана и велел ему быть готовым
на заре, с тем чтобы завтра же в шесть часов утра
выехать из города непременно, чтобы все было пересмотрено, бричка подмазана и прочее, и прочее.
Последний хотел было подняться и
выехать на дальности расстояний тех мест, в которых он бывал; но Григорий назвал ему такое место, какого ни
на какой карте нельзя было отыскать, и насчитал тридцать тысяч с лишком верст, так что Петрушка осовел, разинул рот и был поднят
на смех тут же всею дворней.
— Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне
выехать не
на чем: некому лошадей подковать.
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки, как бы то ни было, человек знакомый, и у губернатора, и у полицеймейстера видались, а поступил как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка
выехала со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял
на крыльце и, как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость поедет.
Скоро после того случилось
выехать суду
на следствие, по делу, случившемуся во владениях графа Трехметьева, которого, ваше превосходительство, без сомнения, тоже изволите знать.
С громом
выехала бричка из-под ворот гостиницы
на улицу.
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться…
Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Выезжая из Москвы, папа был задумчив, и когда Володя спросил у него: не больна ли maman? — он с грустию посмотрел
на него и молча кивнул головой.
Сказав с Карлом Иванычем еще несколько слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить собак, с тем чтобы
на прощанье
выехать после обеда послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять
на охоту.
Следом за ними
выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший
на Сечи, бывший под Адрианополем и много натерпевшийся
на веку своем: горел в огне и прибежал
на Сечь с обсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими усами.
И через час воз с кирпичом
выехал из Умани, запряженный в две клячи.
На одной из них сидел высокий Янкель, и длинные курчавые пейсики его развевались из-под жидовского яломка по мере того, как он подпрыгивал
на лошади, длинный, как верста, поставленная
на дороге.
Путники
выехали на обширную площадь, где обыкновенно собиралась рада.
И теперь, если бы не вооружили его бреславские жиды, не в чем было бы ему и
на войну
выехать.
Он уже прежде знал, что в этой квартире жил один семейный немец, чиновник: «Стало быть, этот немец теперь
выезжает, и, стало быть, в четвертом этаже, по этой лестнице и
на этой площадке, остается,
на некоторое время, только одна старухина квартира занятая.
Почему же он всего менее их ожидал и всего менее о них думал, несмотря
на повторившееся даже сегодня известие, что они
выезжают, едут, сейчас прибудут?
Кабанов. Я в Москву ездил, ты знаешь?
На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как
выехал, так загулял. Уж очень рад, что
на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что нб-поди! Так, чтобы уж
на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что тут делается. Слышал?
Я намерен был отправиться
на заре к крепостным воротам, откуда Марья Ивановна должна была
выехать, и там проститься с нею в последний раз.
Савельич поглядел
на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться
на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием
выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел
на своего доброго коня, а Савельич
на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы
выехали из Оренбурга.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не
на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ
на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою
на обе стороны. Через минуту мы
выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
По милости Пугачева, я имел добрую лошадь, с которой делился скудной пищею и
на которой ежедневно
выезжал я за город перестреливаться с пугачевскими наездниками.
По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно
выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца.
Анна Сергеевна около года после его смерти не
выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но побывала только в Германии; соскучилась и вернулась
на жительство в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от города ***.
Он стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил
на английский вкус, редко видался с соседями и
выезжал только
на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового поколения.
Как отравленный, бродил он с места
на место; он еще
выезжал, он сохранил все привычки светского человека; он мог похвастаться двумя-тремя новыми победами; но он уже не ждал ничего особенного ни от себя, ни от других и ничего не предпринимал.
— Предупредите меня об этом за день, чтоб я успел
выехать из квартиры, — серьезно и не глядя
на него сказал Самгин, — голубятник помолчал и так же серьезно прохрипел...
До Риги ехали в разных вагонах, а в Риге Самгин сделал внушительный доклад Кормилицыну, настращал его возможностью и даже неизбежностью разных скандалов, несчастий, убедил немедленно отправить беженцев
на Орел, сдал
на руки ему Осипа и в тот же вечер
выехал в Петроград, припоминая и взвешивая все, что дала ему эта поездка.
Из облака радужной пыли
выехал бородатый извозчик, товарищи сели в экипаж и через несколько минут ехали по улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем в Петербурге, и толстые, несмотря
на их бороды, были похожи
на баб.
На тонком листике сиреневой бумаги она извещала, что через два дня
выезжает в Париж, остановится в «Терминус», проживет там дней десять.
— Ополдень изволили
выехать на вокзал, — вежливо ответил старичок.