Неточные совпадения
— Пойдем, я кончил, — сказал Вронский и,
встав, пошел
к двери. Яшвин
встал тоже, растянув свои огромные ноги и длинную спину.
Она слышала и шаги Василия Лукича, подходившего
к двери и кашлявшего, слышала и шаги подходившей няни; но сидела, как окаменелая, не в силах ни начать говорить, ни
встать.
— Если так… — вдруг побледнев, начал Алексей Александрович, но в это время адвокат
встал и опять вышел
к двери к перебивавшему его помощнику.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь,
вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в
дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите
к себе этих шарлатанов.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро
встала и села
к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь
к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла
к противоположной
двери. Кондуктор отворял
дверь, впуская мужа с женой.
Подождать! — обратился он
к высунувшемуся в
дверь помощнику, но всё-таки
встал, сказал несколько слов и сел опять.
Она, видимо, опоминалась несколько секунд, как бы не зная, где она и что ей делать, и, быстро
вставши, тронулась
к двери.
Он
встал и направился
к двери. Анна
встала тоже. Он, молча поклонившись, пропустил ее.
Пухлый офицер покорно
встал, и они направились
к двери.
— Ну, вот вам и гости приехали, не скучно будет, — сказала Агафья Михайловна,
вставая и направляясь
к двери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он был рад какому бы то ни было гостю.
Он знак подаст — и все хлопочут;
Он пьет — все пьют и все кричат;
Он засмеется — все хохочут;
Нахмурит брови — все молчат;
Так, он хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И любопытная теперь
Немного растворила
дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола гремя
встает;
Все
встали: он
к дверям идет.
Должно быть, Николай хотел
встать, потому что Карл Иваныч сказал: «Сиди, Николай!» — и вслед за этим затворил
дверь. Я вышел из угла и подошел
к двери подслушивать.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли
к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У
двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил,
встала ли бабушка.
Он сидел на диване, свесив вниз голову, облокотясь на колени и закрыв руками лицо. Нервная дрожь продолжалась еще во всем его теле. Наконец он
встал, взял фуражку, подумал и направился
к дверям.
Она
встала и направилась
к дверям. Княжна посмотрела вокруг с таким выражением, как бы желала сказать: «Посмотрите, посмотрите, как я изумляюсь!» — и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
— Не провожал, а открыл
дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у знакомых, и мне нужно было рано
встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. —
К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
Лектор взмахнул головой, многие из публики тоже подняли головы вверх, в зале раздалось шипение, точно лопнуло что-то, человек пять
встали и пошли
к двери.
Таисья тоже
встала, но пошатнулась, снова опустилась на стул, а с него мягко свалилась на пол. Два-три голоса негромко ахнули, многие «взыскующие града» привстали со стульев, Захарий согнулся прямым углом, легко, как подушку, взял Таисью на руки, понес
к двери; его встретил возглас...
Он
встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел
к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Клим попробовал обнять ее, но она, уклонясь,
встала и, отшвырнув газету ногой, подошла
к двери в комнату Варвары, прислушалась.
Мать
встала, пошла
к двери, но
дверь широко распахнулась, открытая властной рукою Варавки.
Напевая, Алина ушла, а Клим
встал и открыл
дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни
к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Однажды, придя
к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она
встала пред Климом, прикрыв
дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
Посидев еще минуту, он
встал и пошел
к двери не своей походкой, лениво шаркая ногами.
Кутузов
встал, сунув руки в карманы, прошел
к двери. Клим отметил, что человек этот стал как будто стройнее, легче.
Дослушав речь протопопа, Вера Петровна поднялась и пошла
к двери, большие люди сопровождали ее, люди поменьше,
вставая, кланялись ей, точно игуменье; не отвечая на поклоны, она шагала величественно, за нею, по паркету, влачились траурные плерезы, точно сгущенная тень ее.
— Не кричите, Безбедов, — сказал Тагильский, подходя
к нему. Безбедов, прихрамывая, бросился
к двери, толкнул ее плечом,
дверь отворилась, на пороге
встал помощник начальника, за плечом его возвышалось седоусое лицо надзирателя.
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин
вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола
к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Самгин еще в начале речи Грейман
встал и отошел
к двери в гостиную, откуда удобно было наблюдать за Таисьей и Шемякиным, — красавец, пошевеливая усами, был похож на кота, готового прыгнуть. Таисья стояла боком
к нему, слушая, что говорит ей Дронов. Увидав по лицам людей, что готовится взрыв нового спора, он решил, что на этот раз с него достаточно, незаметно вышел в прихожую, оделся, пошел домой.
Он
встал, подошел
к двери, повернул ключ в замке, посмотрел на луну, — ярко освещая комнату, она была совершенно лишней, хотелось погасить ее.
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая в объятиях китайца. Рядом с Климом
встала монахиня, прислонясь плечом
к раме
двери, сложив благочестиво руки на животе. Он заглянул в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно...
Штольц
встал и быстро отворил
дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать
к ней в
дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она
встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она
встала, подошла
к дверям и выглянула в соседнюю комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее место.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась
к дверям,
двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила
к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в
дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама
к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней,
встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели
к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась
дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я
встал и направился
к двери.
— О, как это злобно и жестоко ты сказал! — вскричала Лиза с прорвавшимися из глаз слезами,
встала и быстро пошла
к двери.
— Я приведу Петра Ипполитовича, —
встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло в лице ее: судя по тому, что я так ласков
к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на
дверь, огляделся кругом и, нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным голосом...
Спорить и пререкаться с ним, как вчера, я не захотел и
встал выходить, на всякий случай бросив ему, что я «постараюсь». Но вдруг он меня удивил невыразимо: я уже направлялся
к двери, как он, внезапно, ласково обхватив мою талию рукой, начал говорить мне… самые непонятные вещи.
Катерина Николаевна стремительно
встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было
к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Эйноске
встал, пошел
к дверям, поспешно воротился и сказал, что приехали еще двое баниосов, но часовой не пускает их.
Вдруг из
дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя
к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах,
вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула
к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные
встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними
дверь, жандарм подошел
к этой
двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у
двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что время свидания кончилось, и надо расходиться. Нехлюдов
встал, простился с Верой Ефремовной и отошел
к двери, у которой остановился, наблюдая то, что происходило перед ним.
Смотритель
встал и подошел
к двери, из которой слышались рулады Клементи.
Приехал я
к нему летом, часов в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии, сидел в гостиной возле
двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый. Священник
встал и взялся за шляпу.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо в
дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец,
встал, прыг-прыг
к двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
Я
встал — и, положив талер в руку бедной Ганхен (она даже не поблагодарила меня), направился
к дому фрау Луизе. Вечерние тени уже разливались в воздухе, и узкая полоса неба, над темной улицей, алела отблеском зари. Я слабо стукнул в
дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог и очутился в совершенной темноте.
Остаться у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти
к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста,
к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя
двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я
встал из-за стола и пошел
к нему навстречу.
Едва вахмистр с страшными седыми усами, стоявшими перпендикулярно
к губам, торжественно отворял
дверь и бренчанье сабли становилось слышно в канцелярии, советники
вставали и оставались, стоя в согбенном положении, до тех пор, пока губернатор кланялся.