Неточные совпадения
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики
начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось,
встали на свои места и
начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и
начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Председатель
вставал с места и
начинал корчиться; примеру его следовали другие; потом мало-помалу все
начинали скакать, кружиться, петь и кричать и производили эти неистовства до тех пор, покуда, совершенно измученные, не падали ниц.
Тогда бригадир
встал перед миром на колени и
начал каяться. ("И было то покаяние его а́спидово", [Аспид (греч.) — легендарный змей;"а́спидово покаяние" — ложное, коварное покаяние.] — опять предваряет события летописец.)
Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью: обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко стоит.
Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец
начали вставать.
Перуна поставили на возвышение, предводительша
встала на колени и громким голосом
начала читать"Жертву вечернюю"г.
Она слышала и шаги Василия Лукича, подходившего к двери и кашлявшего, слышала и шаги подходившей няни; но сидела, как окаменелая, не в силах ни
начать говорить, ни
встать.
— Если так… — вдруг побледнев,
начал Алексей Александрович, но в это время адвокат
встал и опять вышел к двери к перебивавшему его помощнику.
Пописав несколько времени, Левин вдруг с необыкновенною живостью вспомнил Кити, ее отказ и последнюю встречу. Он
встал и
начал ходить по комнате.
— Vous comprenez l’anglais? [Вы понимаете по-английски?] — спросила Лидия Ивановна и, получив утвердительный ответ,
встала и
начала перебирать на полочке книги.
— Что же я могу сделать? — подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о последнем проступке жены так раздражило его, что он опять стал холоден, как и при
начале разговора. — Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, — сказал он
вставая.
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [
Вставать, дети,
вставать!.. пора. Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь,
начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Я, этта, ему рассказываю, смотрю, а он за шапку и
начал вставать.
Раскольников даже головы не повернул. Петр Петрович
начал вставать со стула.
Он ни о чем не думал, да и не хотел думать; но грезы
вставали одна за другою, мелькали отрывки мыслей, без
начала и конца и без связи.
Вместо ответа Раскольников
встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение
начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее становилось.
Авдотья Романовна то садилась к столу и внимательно вслушивалась, то
вставала опять и
начинала ходить, по обыкновению своему, из угла в угол, скрестив руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Раскольников
встал и
начал ходить по комнате. Прошло с минуту. Соня стояла, опустив руки и голову, в страшной тоске.
Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и
начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе привыкать.
Встав из-за стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.
— Довольно, Анна, — ворчал доктор, а отец
начал спорить с учителем о какой-то гипотезе, о Мальтусе; Варавка
встал и ушел, увлекая за собой ленту дыма сигары.
Он
встал и
начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Остановясь, она подняла голову и пошла к дому, обойдя учителя, как столб фонаря. У постели Клима она
встала с лицом необычно строгим, почти незнакомым, и сердито
начала упрекать...
— Пусти, — сказала она и
начала оправлять измятые подушки. Тогда он снова
встал у окна, глядя сквозь густую завесу дождя, как трясутся листья деревьев, а по железу крыши флигеля прыгают серые шарики.
Пред Самгиным
встал Тагильский. С размаха надев на голову медный шлем, он сжал кулаки и
начал искать ими карманов в куртке; нашел, спрятал кулаки и приподнял плечи; розовая шея его потемнела, звучно чмокнув, он забормотал что-то, но его заглушил хохот Кутузова и еще двух-трех людей. Потом Кутузов сказал...
Клим вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он
встал и
начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему свой синеватый нос и открыл глаза, говоря...
— Если революционное движение снова
встанет на путь террора, — строго
начал Самгин, но Лютов оборвал его речь.
Почти каждый вечер он ссорился с Марией Романовной, затем с нею
начала спорить и Вера Петровна; акушерка,
встав на ноги, выпрямлялась, вытягивалась и, сурово хмурясь, говорила ей...
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей на дверь,
встал. В столовой девушка
начала расспрашивать, как это и откуда упала Варвара, был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
Он
встал, позвенел вилкой о бокал и, не ожидая, когда люди несколько успокоятся,
начал говорить, как говорил на суде, сухо, деловито.
И
начинаешь думать, что уж нет человека без фокуса, от каждого ждешь, что вот-вот и —
встанет он вверх ногами.
Часы над камином
начали не торопясь и уныло похоронный звон истекшему году. Все
встали, стараясь не очень шуметь. И, пока звучали двенадцать однообразных нот пружины, Самгин подумал, упрекая себя...
Варвара ставила термометр Любаше, Кумов
встал и ушел, ступая на пальцы ног, покачиваясь, балансируя руками. Сидя с чашкой чая в руке на ручке кресла, а другой рукой опираясь о плечо Любаши, Татьяна
начала рассказывать невозмутимо и подробно, без обычных попыток острить.
Марина сообщила Самгину, что послезавтра, утром, решено устроить прогулку в Отрадное, — поедет она, Лидия, Всеволод Павлович, приглашают и его. Самгин молча поклонился. Она
встала, Турчанинов тоже хотел уйти, но Валентин с неожиданной горячностью
начал уговаривать его...
— Как они долго, черт их возьми! — пробормотал он, отходя от окна;
встал у шкафа и, рассматривая книги, снова
начал...
Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент
встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза,
начал выть.
Он был сильно пьян, покачивался, руки его действовали неверно, ветка не отрывалась, — тогда он стал вытаскивать саблю из ножен. Самгин
встал со стула, сообразив, что, если воин
начнет пилить или рубить лавр… Самгин поспешно шагнул прочь, остановился у окна.
Известный адвокат долго не соглашался порадовать людей своим талантом оратора, но, наконец,
встал, поправил левой рукой полуседые вихры, утвердил руку на жилете, против сердца, и, высоко подняв правую, с бокалом в ней,
начал фразой на латинском языке, — она потонула в шуме, еще не прекращенном.
Самгин еще в
начале речи Грейман
встал и отошел к двери в гостиную, откуда удобно было наблюдать за Таисьей и Шемякиным, — красавец, пошевеливая усами, был похож на кота, готового прыгнуть. Таисья стояла боком к нему, слушая, что говорит ей Дронов. Увидав по лицам людей, что готовится взрыв нового спора, он решил, что на этот раз с него достаточно, незаметно вышел в прихожую, оделся, пошел домой.
Клим
встал, закрыл окна, в стекла
начал буйно хлестать ливень; в мокром шуме Клим слышал четкие слова...
«Ждать до двух — семь часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он
встал и
начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
Самгин услыхал какой-то странный звук, как будто Макаров заскрипел зубами. Сняв тужурку, он осторожно и ловко, как женщина ребенка,
начал мыть Диомидова,
встав пред ним на колени.
— Ну вот,
встал бы утром, —
начал Обломов, подкладывая руки под затылок, и по лицу разлилось выражение покоя: он мысленно был уже в деревне.
В горькие минуты он страдает от забот, перевертывается с боку на бок, ляжет лицом вниз, иногда даже совсем потеряется; тогда он
встанет с постели на колени и
начнет молиться жарко, усердно, умоляя небо отвратить как-нибудь угрожающую бурю.
Еще на год отодвинулось счастье! Обломов застонал болезненно и повалился было на постель, но вдруг опомнился и
встал. А что говорила Ольга? Как взывала к нему, как к мужчине, доверилась его силам? Она ждет, как он пойдет вперед и дойдет до той высоты, где протянет ей руку и поведет за собой, покажет ее путь! Да, да! Но с чего
начать?
Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не
встал; поглядывая на туфли, он даже
начал спускать к ним одну ногу с постели, но тотчас же опять подобрал ее.
— Времени мало было, —
начал он, запинаясь, — утром
встанешь, убирают комнаты, мешают, потом начнутся толки об обеде, тут хозяйские дети придут, просят задачу поверить, а там и обед. После обеда… когда читать?
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он
начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она
встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Он
начал было, кряхтя, приподниматься на постели, чтоб
встать.
— Извергнуть из гражданской среды! — вдруг заговорил вдохновенно Обломов,
встав перед Пенкиным. — Это значит забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее
начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из милосердия Божия? — почти крикнул он с пылающими глазами.
Еще несколько недель, месяцев покоя, забвения, дружеской ласки — и она
встала бы мало-помалу на ноги и
начала бы жить новой жизнью. А между тем она медлит протянуть к ним доверчиво руки — не из гордости уже, а из пощады, из любви к ним.
Но она, вместо ответа,
начала биться у него в руках, вырываясь, падая,
вставая опять.