Неточные совпадения
Жениха ждали в церкви, а он, как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с
ужасом и отчаянием
вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой
ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе,
вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Она представила, как он копошился в мешке.
Ужас был на ее лице. И Вронский,
вспоминая свой сон, чувствовал такой же
ужас, наполнявший его душу.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо
вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и
ужас пробежал холодом по его спине.
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого
ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда
вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу.
Вскочил Евгений;
вспомнил живо
Он прошлый
ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
«Всякого заинтересовала бы. Гедонизм. Чепуха какая-то. Очевидно — много читала. Говорит в манере героинь Лескова. О поручике
вспомнила после всего и равнодушно. Другая бы ужасалась долго. И — сентиментально… Интеллигентские
ужасы всегда и вообще сентиментальны… Я, кажется, не склонен ужасаться. Не умею. Это — достоинство или недостаток?»
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. Со дна души поднимался
ужас тогда только, когда он
вспоминал, что Ольга была на волос от гибели, что эта угаданная дорога — их два существования, слившиеся в одно, могли разойтись; что незнание путей жизни могло дать исполниться гибельной ошибке, что Обломов…
Я присел на кровати, холодный пот выступил у меня на лбу, но я чувствовал не испуг: непостижимое для меня и безобразное известие о Ламберте и его происках вовсе, например, не наполнило меня
ужасом, судя по страху, может быть безотчетному, с которым я
вспоминал и в болезни и в первые дни выздоровления о моей с ним встрече в тогдашнюю ночь.
«Ax, эти деньги! — с
ужасом и отвращением, такими же, как и тогда,
вспоминал он эту минуту.
Потом много раз Нехлюдов с стыдом
вспоминал весь свой разговор с ней;
вспоминал ее не столько лживые, сколько поддельные под него слова и то лицо — будто бы умиленного внимания, с которым она слушала его, когда он рассказывал ей про
ужасы острога и про свои впечатления в деревне.
Они сами убедятся, что правы, ибо
вспомнят, до каких
ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя.
Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза и увидел перед собою свою работницу, раздувавшую самовар. С
ужасом вспомнил Адриан все вчерашние происшествия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним разговор и объявила о последствиях ночных приключений.
Милый Белинский! Как его долго сердили и расстроивали подобные происшествия, как он об них
вспоминал с
ужасом — не улыбаясь, а похаживая по комнате и покачивая головой.
Одной ночи доктор не мог
вспомнить без
ужаса.
Старушка Рогожина продолжает жить на свете и как будто
вспоминает иногда про любимого сына Парфена, но неясно: бог спас ее ум и сердце от сознания
ужаса, посетившего грустный дом ее.
— Нет, — ответил князь, — нет, не люблю. О, если бы вы знали, с каким
ужасом вспоминаю я то время, которое провел с нею!
Этот вечер он
вспоминал всегда с
ужасом, с отвращением и смутно, точно какой-то пьяный сон.
До сих пор еще немногие, оставшиеся в живых, прежние, вконец одряхлевшие хозяйки и жирные, хриплые, как состарившиеся мопсы, бывшие экономки
вспоминают об этой общей гибели со скорбью,
ужасом и глупым недоумением.
«И это в один день!» — подумал он и с
ужасом вспомнил, что в восемь часов к нему обещалась приехать Амальхен.
Тут он
вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову,
вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания смерти и
ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Он увидал свою маленькую комнатку с земляным неровным полом и кривыми окнами, залепленными бумагой, свою старую кровать с прибитым над ней ковром, на котором изображена была амазонка, и висели два тульские пистолета, грязную, с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил с ним; увидал своего Никиту, который с взбудораженными, сальными волосами, почесываясь, встал с полу; увидал свою старую шинель, личные сапоги и узелок, из которого торчали конец мыльного сыра и горлышко портерной бутылки с водкой, приготовленные для него на бастьон, и с чувством, похожим на
ужас, он вдруг
вспомнил, что ему нынче на целую ночь итти с ротой в ложементы.
Вспомнили мы это, а кругом был
ужас: здания с зияющими окнами, без рам и стекол, с черными прогалами меж оголенных стропил.
Супруги согласились во всем, всё было забыто, и когда, в конце объяснения, фон Лембке все-таки стал на колени, с
ужасом вспоминая о главном заключительном эпизоде запрошлой ночи, то прелестная ручка, а за нею и уста супруги заградили пламенные излияния покаянных речей рыцарски деликатного, но ослабленного умилением человека.
Только теперь, когда постепенно вернулось к ней застланное сном сознание, она глубоко охватила умом весь
ужас и позор прошедшей ночи. Она
вспомнила помощника капитана, потом юнгу, потом опять помощника капитана.
Вспомнила, как грубо, с нескрываемым отвращением низменного, пресытившегося человека выпроваживал ее этот красавец грек из своей каюты. И это воспоминание было тяжелей всего.
Елена понемногу приходила в себя. Открыв глаза, она увидела сперва зарево, потом стала различать лес и дорогу, потом почувствовала, что лежит на хребте коня и что держат ее сильные руки. Мало-помалу она начала
вспоминать события этого дня, вдруг узнала Вяземского и вскрикнула от
ужаса.
— Князь! — прошептала Елена, дрожа от
ужаса, — коли нет в тебе совести,
вспомни боярскую честь свою,
вспомни хоть стыд…
Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся
ужасы, красиво рассказанные, фантастически страшное приятно волнует вас. А я вот знаю действительно страшное, буднично ужасное, и за мною не отрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы
вспомнили, как живете и в чем живете.
Проснувшись на другое утро, он с
ужасом вспомнил, что опять всю ночь ему снилось про ненавистного белого быка и не приснилось ни одной дамы, гуляющей в прекрасном саду.
Так он прожил лет до пятнадцати, потом начались страдания, о которых он без
ужаса вспомнить не может.
Бабушка
вспоминала это время с неподдельным
ужасом.
Тут я
вспомнил мой разговор с Левассером на Марсовом поле и чуть не поседел от
ужаса. Припомнит он или не припомнит? Ах, дай-то господи, чтоб не припомнил! Потому что ежели он припомнит… Господи! ежели он припомнит! Это нужды нет, что я ничего не говорил и даже убеждал его оставить заблуждения, но ведь, пожалуй, он припомнит, что он говорил, и тогда…
Я с
ужасом вспомнил теперь этот перехваченный мною их взгляд с чуть заметной улыбкой.
Боже мой! как
вспомню я все мои мерзости в этом отношении,
ужас берет!
Ужас этого сознания я помню и потому заключаю и даже
вспоминаю смутно, что, воткнув кинжал, я тотчас же вытащил его, желая поправить сделанное и остановить.
Как
вспомню только, даже теперь, жизнь и состояние жены в первое время, когда было трое, четверо детей, и она вся была поглощена ими, —
ужас берет.
Как
вспомню только про того зверя, который жил во мне тогда,
ужас берет.
Около часу пришла Линочка; и хотя сразу с
ужасом заговорила о трудностях экзамена, но пахло от нее весною, и в глазах ее была Женя Эгмонт, глядела оттуда на Сашу. «И зачем она притворяется и ни слова не говорит о Эгмонт!.. Меня бережет?» — хмурился Саша, хотя Линочка и не думала притворяться и совершенно забыла и о самой Жене, и о той чудесной близости, которая только что соединяла их. Впрочем,
вспомнила...
…Когда Саша предложил себя для совершения террористического акта над губернатором, он и сам как-то не верил в возможность убийства и отказ комитета принял как нечто заранее известное, такое, чего и следовало ожидать. И только на другой день, проснувшись и
вспомнив о вчерашнем отказе, он понял значение того, что хотел сделать, и почувствовал
ужас перед самим собою. И особенно испугала его та легкость, почти безумие, с каким пришел он к решению совершить убийство, полное отсутствие сомнений и колебаний.
«Бороться против зла нет сил, а подлецом жить не хочу. Прощайте, милорды, приходите на панихиду». Было что-то тимохинское, слегка шутовское в этой ненужной добавке: «приходите на панихиду», и нужно было
вспомнить кисею, желтые мертвые руки, заплаканного священника, чтобы поверить в
ужас происшедшего и снова понять.
И с этого вечера, о котором впоследствии без
ужаса не могла
вспомнить Елена Петровна, началось нечто странное: Колесников стал чуть ли не ежедневным гостем, приходил и днем, в праздники, сидел и целые вечера; и по тому, как мало придавал он значения отсутствию Саши, казалось, что и ходит он совсем не для него.
Он приставил к виску, замялся было, но как только
вспомнил Степаниду, решение не видеть, борьбу, соблазн, падение, опять борьбу, так вздрогнул от
ужаса. «Нет, лучше это». И пожал гашетку.
И с первого же дня тюрьмы люди и жизнь превратились для него в непостижимо ужасный мир призраков и механических кукол. Почти обезумев от
ужаса, он старался представить, что люди имеют язык и говорят, и не мог — казались немыми; старался
вспомнить их речь, смысл слов, которые они употребляют при сношениях, — и не мог. Рты раскрываются, что-то звучит, потом они расходятся, передвигая ноги, и нет ничего.
Тут она
вспомнила всё, весь
ужас будущего представился ей.
Еще не потеряно время!..» Тут господин Голядкин с
ужасом вспомнил, что уже второй час пополудни.
Я пошла не к нему, а в свою комнату, где долго сидела одна и плакала, с
ужасом вспоминая каждое слово бывшего между нами разговора, заменяя эти слова другими, прибавляя другие, добрые слова и снова с
ужасом и чувством оскорбления
вспоминая то, что было. Когда я вечером вышла к чаю и при С., который был у нас, встретилась с мужем, я почувствовала, что с нынешнего дня целая бездна открылась между нами. С. спросил меня, когда мы едем. Я не успела ответить.
Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они едут теперь из О., где служит ее муж, на два месяца в их деревню, что это недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и сад, что к ним приедут гости, что у них есть и соседи, и если б Алексей Иванович был так добр и захотел их посетить «в их уединении», то она бы встретила его «как ангела-хранителя», потому что она не может
вспомнить без
ужасу, что бы было, если б… и так далее, и так далее, — одним словом, «как ангела-хранителя…»
В Москве Кольцов опять отдохнул душою среди своих старых друзей и с
ужасом думал о возвращении в Воронеж. «Если бы вы знали, — писал он в Петербург к Белинскому, — как не хочется мне ехать домой: так холодом и обдает при мысли ехать туда, а надо ехать — необходимость, железный закон». Поэтому он и по окончании дел еще несколько времени жил в Москве и радостно встретил с друзьями новый, 1841, год. Через год он грустно
вспоминает об этом в стихотворении на новый, 1842, год...
Мне страшно об этом писать. Я боюсь того, что мне нужно
вспомнить и сказать. Но дальше откладывать нельзя, и, быть может, полусловами я только увеличиваю
ужас.
Я протянул ему ствол ружья, держась сам одной рукой за приклад, а другой за несколько зажатых вместе ветвей ближнего куста. Мне было не под силу вытянуть его. «Ложись! Ползи!» — закричал я с отчаянием. И он тоже ответил мне высоким звериным визгом, который я с
ужасом буду
вспоминать до самой смерти. Он не мог выбраться. Я слышал, как он шлепал руками по грязи, при блеске молний я видел его голову все ниже и ниже у своих ног и эти глаза… глаза… Я не мог оторваться от них…