Неточные совпадения
Девочка, его
ребенок, была так мила и так привязала к
себе Анну с тех пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко
вспоминала о сыне.
Он не только
вспомнил, но почувствовал
себя таким, каким он был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился Богу, чтоб Бог открыл ему истину, когда плакал
ребенком на коленях матери, расставаясь с ней и обещаясь ей быть всегда добрым и никогда не огорчать ее, — почувствовал
себя таким, каким он был, когда они с Николенькой Иртеневым решали, что будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и будут стараться сделать всех людей счастливыми.
Она
вспомнила это, и ей стало жалко
себя, и, думая, что никто не слышит ее, она заплакала и плакала, как
дети, стеная и сопя носом и глотая соленые слезы.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не
вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? — спросил я самого
себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав
себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как
дитя в колыбели.
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к
себе другое
дитя, а разве можно забыть свое родное
дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь как только вы на меня взглянете, так и
вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
Тут кстати Адуев
вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат и та же Анна Павловна отправляли его самого. Они, конечно, не могли ничего сделать для него в Петербурге, он сам нашел
себе дорогу… но он
вспомнил ее слезы при прощанье, ее благословения, как матери, ее ласки, ее пироги и, наконец, ее последние слова: «Вот, когда вырастет Сашенька — тогда еще трехлетний
ребенок, — может быть, и вы, братец, приласкаете его…» Тут Петр Иваныч встал и скорыми шагами пошел в переднюю…
—
Дети мои,
дети моего сердца! — сказал он. — Живите, цветите и в минуты счастья
вспоминайте когда-нибудь про бедного изгнанника! Про
себя же скажу, что несчастье есть, может быть, мать добродетели. Это сказал, кажется, Гоголь, писатель легкомысленный, но у которого бывают иногда зернистые мысли. Изгнание есть несчастье! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом, и кто знает? может быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее! Эта мысль — единственное оставшееся мне утешение!
Галчиха. Думаю, куда его деть?.. Держать у
себя — так еще будут ли платить… сумлевалась. Уж запамятовала фамилию-то… муж с женой, только
детей бог не дал. Вот сама-то и говорит: достань мне сиротку, я его вместо сына любить буду. Я и отдала; много я с нее денег взяла… За воспитанье, говорю, мне за два года не плочено, так заплати! Заплатила. Потом Григорью… как его… да,
вспомнила, Григорью Львовичу и сказываю: так и так, мол, отдала. И хорошо, говорит, и без хлопот. Еще мне же зелененькую пожаловал.
Елена как бы мгновенно воскресла духом и,
вспомнив, что она мать, с величием и твердостью выкинула из души всякое раскаяние, всякое даже воспоминание о том, что было, и дала
себе слово трудиться и работать, чтобы вскормить и воспитать
ребенка.
Кстати,
вспоминаю я и про своего сына, варшавского офицера. Это умный, честный и трезвый человек. Но мне мало этого. Я думаю, если бы у меня был отец старик и если бы я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдится своей бедности, то офицерское место я отдал бы кому-нибудь другому, а сам нанялся бы в работники. Подобные мысли о
детях отравляют меня. К чему они? Таить в
себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, может только узкий или озлобленный человек. Но довольно об этом.
Отец Серапион стал было отгонять их, говоря, что отец Сергий устал, но он,
вспомнив при том слова евангелия: «Не мешайте им (
детям) приходить ко мне» и умилившись на
себя при этом воспоминании, сказал, чтобы их пустили.
— Да, тогда думал именно то, что думал. Любил отца и знал, что любишь. Господи! хоть бы какого-нибудь настоящего, неподдельного чувства, не умирающего внутри моего «я»! Ведь есть же мир! Колокол напомнил мне про него. Когда он прозвучал, я
вспомнил церковь,
вспомнил толпу,
вспомнил огромную человеческую массу,
вспомнил настоящую жизнь. Вот куда нужно уйти от
себя и вот где нужно любить. И так любить, как любят
дети. Как
дети… Ведь это сказано вот тут…
Да и вправду, как пришлось теперь
вспомнить, она уже чересчур позволяла
себе с таким
ребенком, как я.
— Мало ли что старики смолоду творят, а
детям не велят?.. — сказал Алексей. — То, золотая моя, дело было давнишнее, дело позабытое… Случись-ка что —
вспомнит разве он про
себя с Аксиньей Захаровной?..
Девочка, его
ребенок, была так мила и так привязала к
себе Анну, что Анна редко
вспоминала о сыне».
Среди орочей было несколько стариков. Поджав под
себя ноги, они сидели на корье и слушали с большим вниманием. Потом я, в свою очередь, стал расспрашивать их о том, как жили они раньше, когда были еще
детьми. Старики оживились, начали
вспоминать свою молодость — время, давно прошедшее, почти забытое, былое… Вот что они рассказывали.
Но Теркин уже вскочил и сейчас все
вспомнил. Лег он, дождавшись Калерии, в большом волнении. Она его успокоила, сказала, что мальчик еще жив, а остальные
дети с слабыми формами поветрия. Серафима прошла прямо к
себе из лесу. Он ее не стал ждать и ушел наверх, и как только разделся, так и заснул крепко. Не хотел он новых сцен и решил утром рано уехать в посад, искать доктора и побывать у местных властей.
— Таким образом я жила. Как часто
вспоминала я о высоком доме, как часто я оплакивала отца моего
ребенка. Это знают моя грудь да подушка. Однажды от проезжих я случайно узнала, что по делу об убийстве на заимке Толстых арестован и пошел в тюрьму Егор Никифоров. Я поняла все. Чтобы не выдать настоящего убийцу, Егор принял на
себя вину, чтобы спасти моего отца, его благодетеля, он обрекал
себя на каторгу…
Теперь пора бы и перестать, но слезы все навертываются. Пускай
себе! А когда, придя домой, увидел я тишайшую Инну Ивановну, своими дрожащими руками вытиравшую Пете носишко,
вспомнил ее Павлушу — не вытерпел я и зарыдал как
ребенок. Стал на колени перед нею (в присутствии бонны, которая, впрочем, тоже плакала) и стал целовать ее немощные старческие руки… ох, как нуждаюсь я в прощении со стороны всех честных людей, которых столько оскорблял! Да, поплакали мы все основательно, основательно.