Неточные совпадения
Не
вспоминая ни
своих, ни его слов, она
чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива этим.
Она
вспоминала этот робкий, умиленный взгляд, которым он смотрел на нее, и странное
чувство сострадания и неловкости и потом сознания
своей добродетельности, которое она испытывала при этом.
Вспомнив еще раз об Алексее Александровиче, она
вспоминала и время
своей болезни после родов и то
чувство, которое тогда не оставляло ее.
И точно такое же
чувство стыда и раскаяния он испытывал теперь, перебирая всё
свое прошедшее с нею и
вспоминая неловкие слова, которыми он после долгих колебаний сделал ей предложение.
Оставшись один и
вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это
чувство сожаления о
своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Maman играла второй концерт Фильда —
своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я
вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню
чувство, которое они во мне возбуждали.
Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что
вспоминаешь то, чего никогда не было.
Самгин чувствовал, что эти двое возмущают его
своими суждениями. У него явилась потребность
вспомнить что-нибудь хорошее о Лютове, но вспомнилась только изношенная латинская пословица, вызвав ноющее
чувство досады. Все-таки он начал...
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор
своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его
чувством почти физического облегчения, и он все чаще
вспоминал Дьякона...
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но
вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень
свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные
чувства.
Вспоминая теперь
свое чувство сожаления к потере собственности, которое он испытал в Кузминском, Нехлюдов удивлялся на то, как мог он испытать это
чувство; теперь он испытывал неперестающую радость освобождения и
чувство новизны, подобное тому, которое должен испытывать путешественник, открывая новые земли.
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил
своих благородных
чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань за дверь в уголок и поплачь,
вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием
вспомнить.
Вспомнил он
чувство, охватившее его душу на другой день после приезда в деревню;
вспомнил свои тогдашние намерения и сильно негодовал на себя.
Пора благодарить тебя, любезный друг Николай, за твое письмо от 28 июня. Оно дошло до меня 18 августа. От души спасибо тебе, что мне откликнулся. В награду посылаю тебе листок от моей старой знакомки, бывшей Михайловой. Она погостила несколько дней у
своей старой приятельницы, жены здешнего исправника. Я с ней раза два виделся и много говорил о тебе. Она всех вас
вспоминает с особенным
чувством. Если вздумаешь ей отвечать, пиши прямо в Петропавловск, где отец ее управляющий таможней.
— Вы правы, мой друг! — сказал он с
чувством, — я действительно с трудом могу найти для
своей мысли приличное выражение; но
вспомните, какое я получил воспитание! Ведь я… даже латинской грамматики не знаю!
Он увидал
свою маленькую комнатку с земляным неровным полом и кривыми окнами, залепленными бумагой,
свою старую кровать с прибитым над ней ковром, на котором изображена была амазонка, и висели два тульские пистолета, грязную, с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил с ним; увидал
своего Никиту, который с взбудораженными, сальными волосами, почесываясь, встал с полу; увидал
свою старую шинель, личные сапоги и узелок, из которого торчали конец мыльного сыра и горлышко портерной бутылки с водкой, приготовленные для него на бастьон, и с
чувством, похожим на ужас, он вдруг
вспомнил, что ему нынче на целую ночь итти с ротой в ложементы.
Вспомнив то, что было на 5 бастионе, он с чрезвычайно отрадным
чувством самодовольства подумал, что он хорошо исполнил
свой долг, что в первый раз за всю
свою службу он поступил так хорошо, как только можно было, и ни в чем не может упрекнуть себя.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением
вспомнил о
своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о
чувстве,
вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, —
вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с
своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь
своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
Ужиная, они все четверо пилили меня
своими языками,
вспоминая вольные и невольные проступки мои, угрожая мне погибелью, но я уже знал, что все это они говорят не со зла и не из добрых
чувств, а только от скуки. И было странно видеть, какие они пустые и смешные по сравнению с людьми из книги.
Вспомнил он первое время
своей светской жизни и сестру одного из
своих приятелей, с которою он проводил вечера за столом при лампе, освещавшей ее тонкие пальцы за работой и низ красивого тонкого лица, и вспомнились ему эти разговоры, тянувшиеся как «жив-жив курилка», и общую неловкость, и стеснение, и постоянное
чувство возмущения против этой натянутости.
— «Третье марта, да, третье марта», — отвечает другой, и его дума уж за восемь лет; он
вспоминает первое свидание после разлуки, он
вспоминает все подробности и с каким-то торжественным
чувством прибавляет: «Ровно восемь лет!» И он боится осквернить этот день, и он чувствует, что это праздник, и ему не приходит на мысль, что тринадцатого марта будет ровно восемь лет и десять дней и что всякий день
своего рода годовщина.
Утром на другой день у него болела голова, гудело в ушах и во всем теле чувствовалось недомогание.
Вспоминать о вчерашней
своей слабости ему не было стыдно. Он был вчера малодушен, боялся даже луны, искренно высказывал
чувства и мысли, каких раньше и не подозревал у себя. Например, мысли о неудовлетворенности философствующей мелюзги. Но теперь ему было все равно.
Параша. Вот, батюшка, спасибо тебе, что ты меня, сироту,
вспомнил. Много лет прошло, а в первый раз я тебе кланяюсь с таким
чувством, как надо дочери. Долго я тебе чужая была, а не я виновата. Я тебе с
своей любовью не навязываюсь, а коль хочешь ты моей любви, так умей беречь ее. Крестный, мы тебя возьмем в приказчики на место Наркиса. Переезжай к нам завтра.
Вот теперь заехала сюда случайно и
вспомнила живо и
свою юность, и
своего сына, о котором и плачу, как вы видите; я ведь странная женщина:
чувство совершенно владеет мною, захватывает меня всю, и я часто дохожу до галлюцинаций.
Может быть, я идеализирую
своего старого друга, может быть, я не знал других сторон его жизни, но это уже общий удел всех воспоминаний детства… Лично я
вспоминаю о Николае Матвеиче с
чувством глубокой благодарности.
Кстати,
вспоминаю я и про
своего сына, варшавского офицера. Это умный, честный и трезвый человек. Но мне мало этого. Я думаю, если бы у меня был отец старик и если бы я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдится
своей бедности, то офицерское место я отдал бы кому-нибудь другому, а сам нанялся бы в работники. Подобные мысли о детях отравляют меня. К чему они? Таить в себе злое
чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, может только узкий или озлобленный человек. Но довольно об этом.
Я пошла не к нему, а в
свою комнату, где долго сидела одна и плакала, с ужасом
вспоминая каждое слово бывшего между нами разговора, заменяя эти слова другими, прибавляя другие, добрые слова и снова с ужасом и
чувством оскорбления
вспоминая то, что было. Когда я вечером вышла к чаю и при С., который был у нас, встретилась с мужем, я почувствовала, что с нынешнего дня целая бездна открылась между нами. С. спросил меня, когда мы едем. Я не успела ответить.
Купец был так вежлив, что предоставлял мне на волю взять, сколько хочу, и я приказал подать… Что же?.. и теперь смех берет, как
вспомню!.. Вообразите, что в этом хитром городе сыр совсем не то, что у нас. Это кусок — просто — мыла! будь я бестия, если лгу! мыло, голое мыло — и по зрению, и по вкусу, и по обонянию, и по всем
чувствам. Пересмеявшись во внутренности
своей, решился взять кусок, чтобы дать и Кузьме понятие о петербургском сыре. Принес к нему, показываю и говорю...
В сие же лето Леонове сердце вкусило живое
чувство мироправителя при таком случае, о котором он после во всю жизнь
свою не мог
вспоминать равнодушно.
Да, вот какова его жизнь! А ведь не все умеют так устраивать ее. Полковник испытывал в глубине сердца — под сожалением к бродяге — еще то особенное
чувство, которое заставляет человека тем более ценить
свой уютный угол,
свой очаг, когда он
вспоминает об одиноком и усталом путнике, пробирающемся во тьме под метелью и ветром безвестной и нерадостной тропой.
Катерина Матвеевна. Да, вы глубже проникли
своим непосредственным
чувством в его натуру. Я
вспоминаю теперь, он мне сказал, что рефлексия вредна! Ничтожный господин… И как унизить себя до пошлейшего брака со всеми атрибутами ничтожества! И с кем же! с ничтожнейшею личностью…
Так читала девушка и читала с большим
чувством. Затем является виконт, сначала страстный, потом задумчивый; гризетка испугалась: она думает, что он ее разлюбил; но он только
вспомнил о маркизе,
вспомнил, как она смеялась над его любовью, и еще более возненавидел эту женщину. Он рассказал
своей возлюбленной; но она ему не верит и начинает его ревновать.
Городищев. Именно так, милая Надя. (К Клементьеву, дипломатически улыбаясь.) Вам быть может, кажется, что я мелочен в моих предосторожностях. Но прошу вас
вспомнить, как деликатны
чувства Агнесы Ростиславовны, и вы согласитесь, что вопрос, по-видимому довольно индиферентный, может иметь
свою важность для человека, который обязан отвращать всякие огорчения от этого ангельского сердца.
Вспоминая свою прежнюю жизнь, я вижу теперь, что я никогда не позволял разгораться
своему враждебному
чувству на тех людей, которых считал выше себя, и никогда не оскорблял их; но зато малейший неприятный для меня поступок человека, которого я считал ниже себя, вызывал мой гнев на него и оскорбление, и чем выше я считал себя перед таким человеком, тем легче я оскорблял его; иногда даже одна воображаемая мною низость положения человека уже вызывала с моей стороны оскорбление ему.
Вспоминая свою встречу с ним в Гаспре в 1902 г., С. Н. Булгаков писал: «Я имел неосторожность выразить
свои чувства к Сикстине, и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержанием.
Ты хоть и большой был «школа», и мы с тобой, случалось, ссорились, а все-таки, надеюсь, ты не
вспомнишь старика лихом! — прибавил с
чувством директор, улыбаясь
своей ласковой улыбкой.
После"Званых блинов"я набросал только несколько картинок из жизни казанских студентов (которые вошли впоследствии в казанскую треть романа"В путь-дорогу") и даже читал их у Дондуковых в первый их приезд в присутствии профессора Розберга, который был очень огорчен низменным уровнем нравов моих бывших казанских товарищей и
вспоминал свое время в Москве, когда все они более или менее настраивали себя на идеи,
чувства, вкусы и замашки идеалистов.
Опять почувствовал себя Иван Алексеевич университетским. Съел он скромный рублевый обед в"Эрмитаже", вина не пил, удовольствовался пивом. Машина играла, а у него в ушах все еще слышались прения физической аудитории. Ничто не дает такого
чувства, как диспут, и здесь, в Москве, особенно. Вот сегодня вечером он по крайней мере очутится в воздухе идей, расшевелит
свой мозг,
вспомнит как следует, что и он ведь магистрант.
Ложась спать, я зажгла свечу и отворила настежь
свое окно, и неопределенное
чувство овладело моей душой. Я
вспомнила, что я свободна, здорова, знатна, богата, что меня любят, а главное, что я знатна и богата, — знатна и богата — как это хорошо, боже мой!.. Потом, пожимаясь в постели от легкого холода, который пробирался ко мне из сада вместе с росой, я старалась понять, люблю я Петра Сергеича или нет… И не понявши ничего, уснула.
За
свою работу в госпитале я тоже с особенно теплым
чувством вспоминаю не о сестрах, хотя ничего не могу сказать против них, а о фельдшерах и палатных служителях, так удивительно добросовестно исполнявших
свое дело, так тепло и товарищески участливо относившихся к раненым и больным.
Почти тридцать лет спустя, в одном из писем
своих к Потемкину, он
вспоминал про давнего
своего начальника с
чувством неостывшей признательности и писал: «У меня было два отца — Суворов и Фермор».
Ей понравился Борис Иванович, она поддалась его нежным речам, ей было любо смотреть в его выразительные черные глаза — редкость у блондина — она почувствовала нечто похожее на любовь, но зародышу
чувства не дали развиться, и она, не видя предмет этой скорее первичной, чем первой любви, скоро забыла о нем, а если и
вспоминала, то без особого сожаления. Она не успела привыкнуть ни к нему, ни к
своему новому
чувству, он не успел сделаться для нее необходимым.
С омерзением
вспомнил граф ту гнустную сплетню о Зарудине и его жене, пущенную его врагами и не подтвердившуюся ничем, и с еще большим
чувством гадливости припомнилась ему сцена в Грузине, когда Бахметьева
своим сорочьим языком — Алексей Андреевич и мысленно назвал его «сорочьим» — рассказала невиннейший девический роман Натальи Федоровны и, воспользовавшись появившимся у него, мнительного и раздраженного, подозрением, в ту же ночь отдалась ему.
И тут же она
вспомнила об Ихменьеве. Отчего бы не воспользоваться минутой и не передать ему историю, выслушанную сегодня вечером? Но ее слишком наполняли
своя душевная тревога, собственный интерес, вопрос всего смысла и достоинства ее личной судьбы, гибель ее
чувства к человеку, глазами которого она до сих пор смотрела на действительность.
При виде старушки-няньки, она
вспомнила свой поступок,
свое бегство во второй раз из-под ее присмотра со всеми его последствиями, и снова лишилась
чувств.
Долго эти средства не производили
своего действия, да и сама мать-игуменья, как бы что
вспомнив, отошла от все еще лежавшей без
чувств Марии и обратилась к Серафиме, приютившейся в уголке и, дрожа от страха, поглядывающей на роковой ящик.
Этот порыв скорее чувственности, чем
чувства, он мог легко побороть в себе и хотя и
вспоминал о предмете
своего вожделения, но лишь на досуге, в то время, когда не был занят ничем другим.
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями:
чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она
вспоминала свое посещение.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов
свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которою он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и
вспоминал этот запах пробки, смешанный с
чувством поцелуя, он полною грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
«Cette armée russe que l’or de l’Angleterre a transportée des extrémités de l’univers, nous allons lui faire éprouver le même sort (le sort de l’armée d’Ulm)», [«Эту русскую армию, которую английское золото перенесло сюда с конца света, мы заставим ее испытать ту же участь (участь ульмской армии)».]
вспоминал он слова приказа Бонапарта
своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою,
чувство оскорбленной гордости и надежду славы.
Он
вспоминал об этом
своем ревнивом отношении к дочери, когда она с кокетливым
чувством, зная, что она хороша, приходила к нему в бальном платье, и когда он видал ее на балах.