Неточные совпадения
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать
о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку,
вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле
отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с
своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Конечно, и Чаадаев,
о котором в связи с Английским клубом
вспоминает Герцен в «Былом и думах», был бельмом на глазу, но исключить его было не за что, хотя он тоже за
свои сочинения был объявлен сумасшедшим, — но это окончилось благополучно, и Чаадаев неизменно, от юности до
своей смерти 14 апреля 1856 года, был членом клуба и, по преданиям, читал в «говорильне» лермонтовское стихотворение на смерть Пушкина. Читал — а его слушали «ничтожные потомки известной подлостью прославленных
отцов…».
Я вдруг
вспомнил далекий день моего детства. Капитан опять стоял среди комнаты, высокий, седой, красивый в
своем одушевлении, и развивал те же соображения
о мирах, солнцах, планетах, «круговращении естества» и пылинке, Навине, который, не зная астрономии, останавливает все мироздание… Я
вспомнил также
отца с его уверенностью и смехом…
Пора благодарить тебя, любезный друг Николай, за твое письмо от 28 июня. Оно дошло до меня 18 августа. От души спасибо тебе, что мне откликнулся. В награду посылаю тебе листок от моей старой знакомки, бывшей Михайловой. Она погостила несколько дней у
своей старой приятельницы, жены здешнего исправника. Я с ней раза два виделся и много говорил
о тебе. Она всех вас
вспоминает с особенным чувством. Если вздумаешь ей отвечать, пиши прямо в Петропавловск, где
отец ее управляющий таможней.
Вскоре Николай Сергеич горячо полюбил его, не менее чем
свою Наташу; даже потом, уже после окончательного разрыва между князем-отцом и Ихменевым, старик с веселым духом
вспоминал иногда
о своем Алеше — так привык он называть князя Алексея Петровича.
Кстати,
вспоминаю я и про
своего сына, варшавского офицера. Это умный, честный и трезвый человек. Но мне мало этого. Я думаю, если бы у меня был
отец старик и если бы я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдится
своей бедности, то офицерское место я отдал бы кому-нибудь другому, а сам нанялся бы в работники. Подобные мысли
о детях отравляют меня. К чему они? Таить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, может только узкий или озлобленный человек. Но довольно об этом.
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами
отца, Артамонов
вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное
о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть
свою обмолвку, нужно, чтоб сын забыл
о ней, и, по-медвежьи, быстро идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать
свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он —
отец мой, — чужая мне мысль, ненужная.
Вспоминаю его слова
о душе — душа из крови возникает;
о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается в ней
о каком-то французском кавалере,
о дамах… Зачем это мне?
Яков догадывался
о том, кто она
отцу, и это мешало ему свободно говорить с ней. Догадка не поражала его: он слыхал, что на отхожих промыслах люди сильно балуются, и понимал, что такому здоровому человеку, как его
отец, без женщины трудно было бы прожить столько времени. Но все-таки неловко и перед ней, и перед
отцом. Потом он
вспомнил свою мать — женщину истомленную, ворчливую, работавшую там, в деревне, не покладая рук…
После роскошного завтрака, с обильно лившимся шампанским и, как водится, со спичами, корвет тихо тронулся из залива, и на палубе раздались звуки бального оркестра, расположенного за грот-мачтой. Тотчас же все выбежали наверх, а палуба покрылась парами, которые кружились в вальсе. Володя добросовестно исполнял
свой долг и танцевал без устали то с одной, то с другой, то с третьей и, надо признаться, в этот день ни разу даже не
вспомнил о мисс Клэр, хотя
отец ее, доктор, и был на корвете.
— Да, Иннокентий Антипович, это я, — сказала она, протягивая ему обе руки. — Мой
отец видел меня, он снял с меня
свое проклятие и благословил меня…
О вас он
вспоминал все время… Если бы вы слышали его последние слова… Он исповедался перед людьми и умер спокойно на наших руках. А теперь скажите мне, — продолжала она дрожащим голосом, — где мой сын?
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли
о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он
вспоминал последнее прощание с
отцом и женою; он
вспоминал первые времена
своей любви к ней;
вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить перед домом.