Неточные совпадения
Почитав еще
книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11 часов пошел спать, и когда он, лежа в постели,
вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем не в таком мрачном виде.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны
о том, как Прохор Бога забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал
книгу и
вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
Самгин
вспомнил о Лидии, она живет где-то на Кавказе и, по словам Любаши, пишет
книгу о чем-то.
Клим
вспомнил слова Маргариты
о матери и, швырнув
книгу на пол, взглянул в рощу. Белая, тонкая фигура Лидии исчезла среди берез.
Его ночные думы
о девицах принимали осязаемый характер, возбуждая в теле тревожное, почти болезненное напряжение, оно заставило Клима
вспомнить устрашающую
книгу профессора Тарновского
о пагубном влиянии онанизма, —
книгу, которую мать давно уже предусмотрительно и незаметно подсунула ему.
Он
вспомнил брата: недавно в одном из толстых журналов была напечатана весьма хвалебная рецензия
о книге Дмитрия по этнографии Северного края.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь,
вспомнив это, он
вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные
книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали.
О либеральной прессе Марина сказала...
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив
книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось
о ней мягче.
Вспомнив ее слова
о праве людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
— Картины,
книги: где? Как это я не
вспомнил о них! Ай да Верочка!
Даже в моей первой
книге о «Москве и москвичах» я ни разу и нигде словом не обмолвился и никогда бы не
вспомнил ни их, ни ту обстановку, в которой жили банщики, если бы один добрый человек меня носом не ткнул, как говорится, и не напомнил мне одно слово, слышанное мною где-то в глухой деревушке не то бывшего Зарайского, не то бывшего Коломенского уезда; помню одно лишь, что деревня была вблизи Оки, куда я часто в восьмидесятых годах ездил на охоту.
Белоярцев почувствовал это весьма скоро и, забросив свои географические
книги, перестал и
вспоминать о лекциях.
Мне страшно нравилось слушать девочку, — она рассказывала
о мире, незнакомом мне. Про мать свою она говорила всегда охотно и много, — предо мною тихонько открывалась новая жизнь, снова я
вспоминал королеву Марго, это еще более углубляло доверие к
книгам, а также интерес к жизни.
В такие вечера —
книги не помогали, и тогда мы с Павлом старались развлечь людей своими средствами: мазали рожи себе сажей, красками, украшались пенькой и, разыгрывая разные комедии, сочиненные нами, героически боролись со скукой, заставляя людей смеяться.
Вспомнив «Предание
о том, как солдат спас Петра Великого», я изложил эту книжку в разговорной форме, мы влезали на полати к Давидову и лицедействовали там, весело срубая головы воображаемым шведам; публика — хохотала.
Отношение хозяев к
книге сразу подняло ее в моих глазах на высоту важной и страшной тайны. То, что какие-то «читатели» взорвали где-то железную дорогу, желая кого-то убить, не заинтересовало меня, но я
вспомнил вопрос священника на исповеди, чтение гимназиста в подвале, слова Смурого
о «правильных
книгах» и
вспомнил дедовы рассказы
о чернокнижниках-фармазонах...
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все вышло не страшно и даже не интересно! Интересен был только вопрос
о книгах, неведомых мне; я
вспомнил гимназиста, читавшего в подвале
книгу женщинам, и
вспомнил Хорошее Дело, — у него тоже было много черных
книг, толстых, с непонятными рисунками.
Теперь, перечитав целые
книги о Марии Николаевне, я
вспоминаю Петра Платоновича, слышу его тихий, восторженный голос…
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал
книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами отца, Артамонов
вспомнил, что за несколько минут пред этим он уже слышал что-то обидное
о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб сын забыл
о ней, и, по-медвежьи, быстро идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Впервые слышал я эти мысли в такой резкой форме, хотя и раньше сталкивался с ними, — они более живучи и шире распространены, чем принято думать. Лет через семь, читая
о Ницше, я очень ярко
вспомнил философию казанского городового. Скажу кстати: редко встречались мне в
книгах мысли, которых я не слышал раньше в жизни.
Мы видели, какие печальные обстоятельства встретили Бешметева на родине, видели, как приняли родные его намерение уехать опять в Москву; мать плакала, тетка бранилась; видели потом, как Павел почти отказался от своего намерения, перервал свои тетради, хотел сжечь
книги и как потом отложил это, в надежде, что мать со временем выздоровеет и отпустит его; но старуха не выздоравливала; герой мой беспрестанно переходил от твердого намерения уехать к решению остаться, и вслед за тем тотчас же приходила ему в голову заветная мечта
о профессорстве — он
вспоминал любимый свой труд и грядущую славу.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная.
Вспоминаю его слова
о душе — душа из крови возникает;
о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул
книгу, рассказывается в ней
о каком-то французском кавалере,
о дамах… Зачем это мне?
Придя к себе, Ипполит Сергеевич зажёг лампу, достал
книгу и хотел читать; но с первой же страницы он понял, что ему будет не менее приятно, если он закроет
книгу. Сладко потянувшись, он закрыл её, повозился в кресле, ища удобной позы, но кресло было жёсткое; тогда он перебрался на диван. Сначала ему ни
о чём не думалось, потом он с досадой
вспомнил, что скоро придётся познакомиться с Бенковским, и сейчас же улыбнулся, припоминая характеристику, данную Варенькой этому господину.
В
книгах не было указания на возможность подобного «осложнения» при тифе; но разве
книги могут предвидеть все мелочи? Я был в отчаянии: я так глуп и несообразителен, что не гожусь во врачи; я только способен действовать по-фельдшерски, по готовому шаблону. Теперь мне смешно
вспомнить об этом отчаянии: студентам очень много твердят
о необходимости индивидуализировать каждый случай, но умение индивидуализировать достигается только опытом.
Научные гносеологи заигрывают с мистикой, любят
вспоминать то
о Плотине, то об Экхардте [Очень показательна
книга Ласка «Die Logik der Philosophie und die Kategorienlehre».
Александр Васильевич на свободе присел к столу и стал читать. Занимаясь, он нет-нет да и
вспоминал о Глаше,
о проведенных с нею в роще часах,
о том, как она доехала, но вскоре усилием воли он заставил себя сосредоточиться на
книге, которая лежала перед ним, и читал до «зари», по прибытии которой и лег спать.
Ведь если только человек понимает то, что собираются делать люди, севшие в своих мундирах с трех сторон стола, воображая себе, что, вследствие того, что они так сели, и что на них мундиры, и что в разных
книгах напечатаны и на разных листах бумаги с печатным заголовком написаны известные слова, и что, вследствие всего этого, они могут нарушить вечный, общий закон, записанный не в
книгах, а во всех сердцах человеческих, — то ведь одно, что можно и должно сказать таким людям, — это то, чтобы умолять их
вспомнить о том, кто они и что они хотят делать.
Ведь ты не Абрагам и не Ицгак,
о которых из века в век
вспоминают книги, а те сами и жены их покорялись обстоятельствам.
Но сколь ни
вспоминал юный келейник изо всего прочтенного им — в «Патериках», в «Прологах», в «
Книге о Старчестве» и в разных «Цветниках» и «Сборниках», — нигде нет того, чтобы бес, вселясь в инока, при двадцати человеках такие дела творил…