Неточные совпадения
Заметив это и то, что княжна Варвара тотчас же, чтобы переменить разговор, поспешно заговорила
о петербургских знакомых, и
вспомнив то, что некстати говорил Вронский в саду
о своей деятельности, Долли поняла, что с этим
вопросом об общественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между Анной и Вронским.
Оставшись один и
вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления
о своей свободе,
о котором они говорили? Он улыбнулся при этом
вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
— Скажите, как могли вы согласиться прийти сюда? — спросил он вдруг, как бы
вспомнив о главном. — Мое приглашение и мое все письмо — нелепость… Постойте, я еще могу угадать, каким образом вышло, что вы согласились прийти, но — зачем вы пришли — вот
вопрос? Неужто вы из одного только страху пришли?
Вспоминая о Масловой,
о решении Сената и
о том, что он всё-таки решил ехать за нею,
о своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти
вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
Нехлюдов
вспомнил, как он в Кузминском стал обдумывать свою жизнь, решать
вопросы о том, что и как он будет делать, и
вспомнил, как он запутался в этих
вопросах и не мог решить их: столько было соображений по каждому
вопросу.
Недавно еще, проезжая через местечко ***,
вспомнил я
о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На
вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не
вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав себе этот
вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
Вспоминаю, что однажды в Новоселовском кружке происходили прения по
вопросу о введении в программу духовных академий преподавания сравнительной истории религий.
Тургенев
вспоминает, что когда в разгаре спора кто-то предложил поесть, то Белинский воскликнул: «Мы еще не решили
вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» 40-е годы были эпохой напряженной умственной жизни.
Он разом
вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и
вопрос Рогожину прямо в лицо
о глазах, и крест Рогожина, который теперь на нем, и благословение его матери, к которой он же его сам привел, и последнее судорожное объятие, последнее отречение Рогожина, давеча, на лестнице, — и после этого всего поймать себя на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Вспомним о румяной кулебяке с угрем,
о сдобном пироге-курнике, об этом единственном в своем роде поросенке с кашей, с которым может соперничать только гусь с капустой, — и не будем удивляться, что под воспитательным действием этой снеди умолкают все
вопросы внутренней политики.
Отношение хозяев к книге сразу подняло ее в моих глазах на высоту важной и страшной тайны. То, что какие-то «читатели» взорвали где-то железную дорогу, желая кого-то убить, не заинтересовало меня, но я
вспомнил вопрос священника на исповеди, чтение гимназиста в подвале, слова Смурого
о «правильных книгах» и
вспомнил дедовы рассказы
о чернокнижниках-фармазонах...
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все вышло не страшно и даже не интересно! Интересен был только
вопрос о книгах, неведомых мне; я
вспомнил гимназиста, читавшего в подвале книгу женщинам, и
вспомнил Хорошее Дело, — у него тоже было много черных книг, толстых, с непонятными рисунками.
Когда я размышлял об этом, во мне мелькнули чувство сопротивления и
вопрос: «А что, если, поужинав, я надену шапку, чинно поблагодарю всех и гордо, таинственно отказываясь от следующих, видимо, готовых подхватить „вилок“, выйду и вернусь на „Эспаньолу“, где на всю жизнь случай этот так и останется „случаем“,
о котором можно
вспоминать целую жизнь, делая какие угодно предположения относительно „могшего быть“ и „неразъясненного сущего“.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная.
Вспоминаю его слова
о душе — душа из крови возникает;
о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при
вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается в ней
о каком-то французском кавалере,
о дамах… Зачем это мне?
Семенов невольно посмотрел в лицо Бесприютного при этом повторенном
вопросе. Суровые черты бродяги будто размякли, голос звучал тихо, глубоко и как-то смутно, как у человека, который говорил не совсем сознательно, поглощенный страстным созерцанием. Семенову казалось тоже странным, что бродяга говорит
о сестре, тогда как у него были сестры, как будто представление
о личности стерлось в его памяти и он
вспоминал только
о том, что и у него есть сестра, как и у других людей.
Рассказывать стала Ниночка, именно
о том, как она окончила институт и как ей жилось там. Сперва она робела, но так как рассказывать ей приходилось то, что она уже несколько раз передавала, то она легко
вспомнила все остроумные слова и была очень довольна собой. Николай не то слушал, не то нет; он улыбался, но не всегда в тех местах, где были остроумные слова, и все время водил по комнате своими выпуклыми глазами. Иногда он перебивал речь не идущими к месту
вопросами.
«
Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидел Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству; его мучил
вопрос о том, жив ли Курагин.
Глафира Васильевна еще ранее
вспоминала о старшем брате со вздохом, а Горданов на
вопросы, предложенные
о нем когда-то Глафирой, отвечал с смущением.
Клиопа спохватился, умолк и стал таскать мешки, мельник же продолжал браниться. Ворчал он лениво, посасывая после каждой фразы трубку и сплевывая. Когда иссяк рыбный
вопрос, он
вспомнил о каких-то его собственных двух мешках, которые якобы «зажулили» когда-то монахи, и стал браниться из-за мешков, потом, заметив, что Евсей пьян и не работает, он оставил в покое монахов и набросился на работника, оглашая воздух отборною, отвратительною руганью.
Я невольно
вспомнил петербургского д-ра Добрянского, который ещё в начале мая возбуждал
вопрос о необходимости рентгеновских аппаратов.
По тону
вопроса Гаярина поняла, что перед ее появлением в гостиной зашла речь
о каком-то обеде, и сейчас
вспомнила прочитанные ею накануне подробности этой годовщины.
И так мне стало смешно
вспомнить, что я светская женщина, что разные сановники говорят со мной даже
о вопросах, что я езжу к Вениаминовой, что я в известном кругу играю важную роль.
Мысль его была, чтобы, по крайней мере, те немногие, которые будут в алтаре, заметили, что к государственным актам приобщено что-то неизвестное и чтобы от этого остались, в случае кончины государя, некоторые догадки и побуждение
вспомнить о ковчеге и обратиться к
вопросу: нет ли в нем чего на этот случай?
— Напротив, — сказал молодой человек, — хоть ныне только те quasi-убеждения хороши,
о которых кричат наши так называемые дети, я слушал вас с большим участием. К тому же, когда я всматривался в вас более и более, меня подмывало сделать вам один
вопрос. Он не покажется вам странным, если вы узнаете причину его. Не
вспомните ли вы меня? Мое имя Сурмин…
С того дня как Пьер, уезжая от Ростовых и
вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что-то новое, ― вечно мучивший его
вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему.
И тут я
вспомнил двух немного выпивших старых мужичков Ефремовского уезда, ехавших из волостного правления, куда они ездили справляться
о том, когда потребуются их сыновья на осеннее учение, которые на
вопрос мой, как у них урожай и как они живут, отвечали мне, несмотря на то, что они были из самой плохой местности, — что, слава богу, спасибо царю-батюшке, на обсеменение выдали, теперь будут выдавать и на продовольствие до заговен по 30 фунтов на человека, а после заговен — по полтора пуда.
Услыхав, что он хорошо говорит и что опять согласен еще раз обедать, отец скоро из воды выскочил, и потекли оба с прекраснейшим миром, который еще более установился оттого, что архиерей все снова ел, что перед ним поставляли, и между прочим весело шутил с отцом,
вспоминая о разных веселящих предметах, как-то
о киевских пирогах в Каткоеском трактире и
о поросячьей шкурке, а потом отец, может быть чрез принятое в некотором излишестве питье, спросил
вопрос щекотливого свойства...
Слышал ли он или сам вел ничтожные разговоры, читал ли он или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался как прежде: не спрашивал себя из чего хлопочут люди, когда всё так кратко и неизвестно, но
вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на
вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление
о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полу-бреду перед ним явилась та, которую он желал и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные, и тревожные мысли стали приходить ему.
Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его теперь мучил
вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить это.