Неточные совпадения
Жениха ждали в церкви, а он, как запертый в клетке зверь, ходил по
комнате, выглядывая в коридор и с ужасом и отчаянием
вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из
комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе,
вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из
комнаты.
Пописав несколько времени, Левин вдруг с необыкновенною живостью
вспомнил Кити, ее отказ и последнюю встречу. Он встал и начал ходить по
комнате.
Оставшись в отведенной
комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно
вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все мелочи. В
комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь
вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную
комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он
вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди
комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
Петр Петрович даже как будто вздрогнул. Это заметили все. (Потом об этом
вспоминали.) Лебезятников шагнул в
комнату.
Базаров
вспомнил другую недавнюю сцену, и совестно ему стало, и презрительно досадно. Но он тотчас же встряхнул головой, иронически поздравил себя «с формальным поступлением в селадоны» и отправился к себе в
комнату.
Точно уколотый или внезапно
вспомнив нечто тревожное, Диомидов соскочил со стула и начал молча совать всем руку свою. Клим нашел, что Лидия держала эту слишком белую руку в своей на несколько секунд больше, чем следует. Студент Маракуев тоже простился; он еще в
комнате молодецки надел фуражку на затылок.
Клим, зная, что Туробоев влюблен в Спивак и влюблен не без успеха, — если
вспомнить три удара в потолок
комнаты брата, — удивлялся. В отношении Туробоева к этой женщине явилось что-то насмешливое и раздражительное. Туробоев высмеивал ее суждения и вообще как будто не хотел, чтоб при нем она говорила с другими.
Думая об этом подвиге, совершить который у него не было ни дерзости, ни силы, Клим
вспоминал, как он в детстве неожиданно открыл в доме
комнату, где были хаотически свалены вещи, отжившие свой срок.
Комнату наполняло ласковое, душистое тепло, медовый запах ласкал обоняние, и хотелось, чтоб вся кожа погрузилась в эту теплоту, подышала ею. Клим Иванович Самгин смотрел на крупных людей вокруг себя и
вспоминал чьи-то славословия...
Стоя среди
комнаты, он курил, смотрел под ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг
вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне идти».
И с этого момента уже не помнил ничего. Проснулся он в
комнате, которую не узнал, но большая фотография дяди Хрисанфа подсказала ему, где он. Сквозь занавески окна в сумрак проникали солнечные лучи необыкновенного цвета, верхние стекла показывали кусок неба, это заставило Самгина
вспомнить комнатенку в жандармском управлении.
Он вышел в большую
комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не
вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Самгин смотрел, как сквозь темноту на террасе падают светлые капли дождя, и
вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла ночью в
комнату Мариоля.
Самгин встал и, шагая по
комнате, пробормотал,
вспомнив слова Туробоева...
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по
комнате и неистово курил. В окна ярко светила луна, на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили, в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
Добродушная преданность людям и материнское огорчение Анфимьевны, вкусно сваренный ею кофе,
комнаты, напитанные сложным запахом старого, устойчивого жилья, — все это настроило Самгина тоже благодушно. Он
вспомнил Таню Куликову, няньку — бабушку Дронова, нянек Пушкина и других больших русских людей.
В углу
комнаты — за столом — сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию
вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит...
Только в эту минуту он
вспомнил о Митрофанове и рассказал о нем. Обмахивая лицо платком, Варвара быстро вышла из
комнаты, а он снова задумался...
Ее крупная фигура покачивалась, и как будто это она встряхивала сумрак. Самгин возвратился в зал,
вспомнив, что тихий роман с Никоновой начался в такой же дождливый вечер; это воспоминание тотчас же вызвало у него какую-то торжественную грусть. В маленькой
комнате шлепались на пол мокрые тряпки, потом раздался возмущенный возглас...
Она легко поднялась с дивана и, покачиваясь, пошла в
комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг
вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Он заслужил в городе славу азартнейшего игрока в винт, и Самгин
вспомнил, как в
комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший рассказ.
Погасив лампу, он лег на широкую постель в углу
комнаты, прислушиваясь к неутомимому плеску и шороху дождя, ожидая Никонову так же спокойно, как ждал жену, — и
вспомнил о жене с оттенком иронии.
Дома он расслабленно свалился на диван. Варвара куда-то ушла, в
комнатах было напряженно тихо, а в голове гудели десятки голосов. Самгин пытался
вспомнить слова своей речи, но память не подсказывала их. Однако он помнил, что кричал не своим голосом и не свои слова.
Его занимала постройка деревенского дома; он с удовольствием остановился несколько минут на расположении
комнат, определил длину и ширину столовой, бильярдной, подумал и о том, куда будет обращен окнами его кабинет; даже
вспомнил о мебели и коврах.
«У меня с рук не сходила, —
вспоминал старик, — бывало, и ходить учу, поставлю в уголок шага за три да и зову ее, а она-то ко мне колыхается через
комнату, и не боится, смеется, а добежит до меня, бросится и за шею обымет.
Я еще раз прошу
вспомнить, что у меня несколько звенело в голове; если б не это, я бы говорил и поступал иначе. В этой лавке, в задней
комнате, действительно можно было есть устрицы, и мы уселись за накрытый скверной, грязной скатертью столик. Ламберт приказал подать шампанского; бокал с холодным золотого цвета вином очутился предо мною и соблазнительно глядел на меня; но мне было досадно.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо
вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил на море и зажил новою жизнью, как из покойной
комнаты и постели перешел в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны;
вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
И долго после этого он всё ходил по своей
комнате, и корчился, и даже прыгал, и вслух охал, как от физической боли, как только
вспоминал эту сцену.
Теперь, войдя в эту
комнату, освещенную двумя лампами с рефлекторами — одним у портрета его отца, а другим у портрета матери, он
вспомнил свои последние отношения к матери, и эти отношения показались ему ненатуральными и противными.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше,
вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в
комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
— Вот уж сорочины скоро, как Катю мою застрелили, — заговорила Павла Ивановна, появляясь опять в
комнате. — Панихиды по ней служу, да вот собираюсь как-нибудь летом съездить к ней на могилку поплакать… Как жива-то была, сердилась я на нее, а теперь вот жаль!
Вспомнишь, и горько сделается, поплачешь. А все-таки я благодарю бога, что он не забыл ее: прибрал от сраму да от позору.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением
вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние
комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она
вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей
комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в
комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Несколько дней спустя после приезда учителя Троекуров
вспомнил о нем и вознамерился угостить его в медвежьей
комнате: для сего, призвав его однажды утром, повел он его с собою темными коридорами; вдруг боковая дверь отворилась, двое слуг вталкивают в нее француза и запирают ее на ключ.
Милый Белинский! Как его долго сердили и расстроивали подобные происшествия, как он об них
вспоминал с ужасом — не улыбаясь, а похаживая по
комнате и покачивая головой.
Дело было неприятное: найти в Лондоне в два часа ночи
комнату, особенно в такой части города, не легко. Я
вспомнил об небольшом французском ресторане и отправился туда.
Я
вспомнил, как старушка, иной раз слушая наши смелые рассказы и демагогические разговоры, становилась бледнее, тихо вздыхала, уходила в другую
комнату и долго не говорила ни слова.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе
комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и ни о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «Слава Отцу», потом
вспомнит, как протодьякон в Успенском соборе, в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит на часы и обругает стрелку.
Тем не менее, как женщина изобретательная, она нашлась и тут.
Вспомнила, что от старших детей остались книжки, тетрадки, а в том числе и прописи, и немедленно перебрала весь учебный хлам. Отыскав прописи, она сама разлиновала тетрадку и, усадив меня за стол в смежной
комнате с своей спальней, указала, насколько могла, как следует держать в руках перо.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что.
Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в
комнате (через сени) на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет дверь в хозяйскую
комнату, вцепляется ему в волоса.
Я вдруг
вспомнил далекий день моего детства. Капитан опять стоял среди
комнаты, высокий, седой, красивый в своем одушевлении, и развивал те же соображения о мирах, солнцах, планетах, «круговращении естества» и пылинке, Навине, который, не зная астрономии, останавливает все мироздание… Я
вспомнил также отца с его уверенностью и смехом…
Харитина засмеялась и выбежала из
комнаты, а Галактион действительно подошел к зеркалу и долго смотрел в него. Его лицо тоже искривилось улыбкой, — он
вспомнил про детей.
Словно
вспоминая давно забытое, она назвала несколько городов и всё кружилась по
комнате бесшумно, как ястреб.
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не доходя двух
комнат до гостиной, он вдруг остановился, как будто
вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из
комнаты, я о каждом твоем словечке
вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую
комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она
вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
На третьи сутки, в то самое время, как Егор Николаевич Бахарев, восседая за прощальным завтраком, по случаю отъезда Женни Гловацкой и ее отца в уездный городок,
вспомнил о Помаде, Помада в первый раз пришел в себя, открыл глаза, повел ими по
комнате и, посмотрев на костоправку, заснул снова. До вечера он спал спокойно и вечером, снова проснувшись, попросил чаю.