Неточные совпадения
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее
вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же,
вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Заметив это и то, что княжна Варвара тотчас же, чтобы переменить разговор, поспешно заговорила о петербургских знакомых, и
вспомнив то, что некстати говорил Вронский в саду о своей деятельности, Долли поняла, что с этим
вопросом об общественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между Анной и Вронским.
Оставшись один и
вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом
вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать
вопросы. Выйдя на улицу, он
вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
Теперь вдруг резко
вспомнил он про эти прежние свои
вопросы и недоумения, и показалось ему, что не нечаянно он
вспомнил теперь про них.
Разумихин энергически ругнул было нумер, но,
вспомнив про Лужина, замолчал, сконфузился и ужасно обрадовался, когда
вопросы Пульхерии Александровны посыпались, наконец, сряду без перерыву.
На тревожный же и робкий
вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же
вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
— Странный
вопрос, — пробормотал Самгин,
вспоминая, что местные эсеры не отозвались на убийство жандарма, а какой-то семинарист и двое рабочих, арестованные по этому делу, вскоре были освобождены.
Самгин
вспоминал, как она по ночам, удовлетворив его чувственность, начинала истязать его нелепейшими
вопросами.
Вспомнил ее письма.
Сначала ее
вопросы только забавляли своей наивностью, Клим посмеивался,
вспоминая грубую пряность средневековых новелл.
Но — чего я жалею?» — вдруг спросил он себя, оттолкнув эти мысли, продуманные не один десяток раз, — и
вспомнил, что с той высоты, на которой он привык видеть себя, он, за последнее время все чаще, невольно сползает к этому
вопросу.
Вспомнил, как, положив руку на грудь ее, он был обескуражен ее спокойным и смешным
вопросом: «Что вас там интересует?»
Вспомнил, как в другой раз она сама неожиданно взяла его руку и, посмотрев на ладонь, сказала...
Она усмехнулась и, облизав губы кончиком языка, не сказала ничего, но, видимо, ждала еще каких-то
вопросов. Самгин
вспомнил случайно прочитанное в словаре Брокгауза: «Агафья, имя святой, действительное существование которой сомнительно».
«Зачем… я любила?» — в тоске мучилась она и
вспоминала утро в парке, когда Обломов хотел бежать, а она думала тогда, что книга ее жизни закроется навсегда, если он бежит. Она так смело и легко решала
вопрос любви, жизни, так все казалось ей ясно — и все запуталось в неразрешимый узел.
— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не
вспомнит; напротив, тотчас скажет: «Ну вот я наелся, а теперь что делать?»
Вопрос остается вековечно открытым.
— Скажите, как могли вы согласиться прийти сюда? — спросил он вдруг, как бы
вспомнив о главном. — Мое приглашение и мое все письмо — нелепость… Постойте, я еще могу угадать, каким образом вышло, что вы согласились прийти, но — зачем вы пришли — вот
вопрос? Неужто вы из одного только страху пришли?
Но я,
вспомнив, какими
вопросами осыпали японцы с утра до вечера нашего знаменитого пленника, Головнина, нашел еще, что эти
вопросы не так глупы.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил ехать за нею, о своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти
вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
И ответы на эти
вопросы в эту светлую петербургскую ночь, видневшуюся сквозь неплотно опущенную штору, были неопределенные. Всё спуталось в его голове. Он вызвал в себе прежнее настроение и
вспомнил прежний ход мыслей; но мысли эти уже не имели прежней силы убедительности.
Нехлюдов
вспомнил, как он в Кузминском стал обдумывать свою жизнь, решать
вопросы о том, что и как он будет делать, и
вспомнил, как он запутался в этих
вопросах и не мог решить их: столько было соображений по каждому
вопросу.
Вспомни первый
вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!
Недавно еще, проезжая через местечко ***,
вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На
вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в постель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не
вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав себе этот
вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
Вспоминая лиц, сотрудничавших в «
Вопросах жизни», я с огорчением думаю, что сейчас я мало с кем вместе, со многими в идейной вражде.
Вспоминаю, что однажды в Новоселовском кружке происходили прения по
вопросу о введении в программу духовных академий преподавания сравнительной истории религий.
И — замечательное явление, которое, наверное, помнят мои товарищи: сотни полторы человек, только что выйдя из церкви, зная, что этот
вопрос им будет предложен одному за другим, по большей части не могли
вспомнить ни евангелия, ни апостола.
Тургенев
вспоминает, что когда в разгаре спора кто-то предложил поесть, то Белинский воскликнул: «Мы еще не решили
вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» 40-е годы были эпохой напряженной умственной жизни.
— Право, где-то я видела его лицо! — проговорила она вдруг уже серьезно, внезапно
вспомнив опять давешний свой
вопрос.
Он разом
вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и
вопрос Рогожину прямо в лицо о глазах, и крест Рогожина, который теперь на нем, и благословение его матери, к которой он же его сам привел, и последнее судорожное объятие, последнее отречение Рогожина, давеча, на лестнице, — и после этого всего поймать себя на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Долго находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и
вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он был весь белый от мучной пыли; я начал было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я обратился с остальными
вопросами к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался, хотя мне не хотелось его слушать.
Я очень хорошо заметил, что при этом
вопросе ее нос слегка вздрогнул; но, по-видимому, она сейчас же
вспомнила, что, по кодексу родственных приличий, никогда не следует упускать случая для лганья, — и поправилась.
Меня вдруг точно озарило. Я
вспомнил дурацкий
вопрос Лиходеевой: есть ли у меня шуба? Я бросился к Федьке — и что же узнал! что этот негодяй в каком-то кабаке хвастался, что я не только в связи с Лиходеевой, но что она подарила мне шубу!.. Какой вздор!!
Вот и теперь, по поводу заказанного женою платья, он
вспомнил об этом процессе и решился завтра же ехать к вору и окончательно выяснить
вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то…
Вспомним о румяной кулебяке с угрем, о сдобном пироге-курнике, об этом единственном в своем роде поросенке с кашей, с которым может соперничать только гусь с капустой, — и не будем удивляться, что под воспитательным действием этой снеди умолкают все
вопросы внутренней политики.
Очень естественно, что стал мне казаться каким-то идеалом мужчины, но потом, от первого же серьезного
вопроса, который задала нам жизнь, вся эта фольга и мишура сразу облетела, так что смешно и грустно теперь становится, как
вспомнишь, что было.
«А отчего же перемена в обращении со мной? — вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. — Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?»
Вопрос простой; но он
вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. «Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала…»
Помню, как я оробел при этом
вопросе, но как вместе с тем, совершенно невольно для меня, на лице моем распустилась самодовольная улыбка, и я начал говорить по-французски самым напыщенным языком с вводными предложениями такой вздор, который мне теперь, даже после десятков лет, совестно
вспомнить.
Бывало, утром занимаешься в классной комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из предмета, в котором целых два
вопроса еще не прочитаны мной, но вдруг пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас
вспомнить, руки сами собою опускают книгу, ноги сами собой начинают двигаться и ходить взад и вперед, а в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил в ход машину, в голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
Но чтоб объяснить тот ужасный
вопрос, который вдруг последовал за этим жестом и восклицанием, —
вопрос, возможности которого я даже и в самой Варваре Петровне не мог бы предположить, — я попрошу читателя
вспомнить, что такое был характер Варвары Петровны во всю ее жизнь и необыкновенную стремительность его в иные чрезвычайные минуты.
Господин Шигалев отчасти фанатик человеколюбия; но
вспомните, что у Фурье, у Кабета особенно и даже у самого Прудона есть множество самых деспотических и самых фантастических предрешений
вопроса.
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все вышло не страшно и даже не интересно! Интересен был только
вопрос о книгах, неведомых мне; я
вспомнил гимназиста, читавшего в подвале книгу женщинам, и
вспомнил Хорошее Дело, — у него тоже было много черных книг, толстых, с непонятными рисунками.
Хозяйка сидела и не трогалась. Она в это время только
вспомнила, как неуместен должен показаться гостям стоящий на окне цветок и, при всем своем замешательстве, соображала, как бы ловчее сбросить его за открытое окошко? Мысль эта так ее занимала, что она даже не вслушалась в первый
вопрос, с которым отнесся к ней один из ее новоприезжих гостей, что ей и придало вид особы, непритворно занятой чтением до самозабвения.
Весенние песни пленных птиц заглушал насмешливый свист скворцов. Чёрные и блестящие, точно маслом смазанные, они, встряхивая крыльями, сидели на скворешнях и, широко открывая жёлтые носы, дразнили всех, смешно путая песню жаворонка с кудахтаньем курицы. Матвей
вспомнил, что однажды Власьевна, на его
вопрос, почему скворцы дразнятся, объяснила...
Не могу вам выразить радости, с которой он встретил меня: старик плакал, смеялся, делал наскоро бездну
вопросов, — спрашивал, жива ли моя ньюфаундлендская собака,
вспоминал шалости; привел меня, говоря, в беседку, усадил отдыхать и отправил Шарля, то есть моего спутника, принести из погреба кружку лучшего вина.
В палате было уже темно. Доктор поднялся и стоя начал рассказывать, что пишут за границей и в России и какое замечается теперь направление мысли. Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал
вопросы, но вдруг, точно
вспомнив что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель спиной к доктору.
— Какой наивный
вопрос, та chere Серафима Григорьевна! — Княгиня весело засмеялась. — Вы, пожалуйста, не сердитесь, что я смеюсь: я
вспомнила, как вы боитесь снегу.
Бродя тоже по кучам, не зная, что делать, я
вспоминал, как инженер на мой
вопрос, в чем будут заключаться мои обязанности, ответил мне: «Там увидим».
Увидит, бывало, человека незнакомого с знаками заслуг, а иногда и в большом чине, и встретит официально
вопросом: «Что вам угодно?» А потом, как тот назовет себя, он сейчас сделает шаг назад и одной рукой начнет лоб почесывать, чтобы лучше
вспоминать, а другою отстраняет гостя.
За что? вникните в этот
вопрос;
вспомните, что его повторяют многие тысячи людей, и рассудите, каковы должны быть люди, у которых не выработалось никаких других
вопросов, кроме: за что?
Вопрос был нов и интересен, и Линочка положила карандаш. Оба, нахмурившись, смотрели друг на друга,
вспоминая, что видели греческого, но только и могли
вспомнить, что гимназическую гипсовую Минерву с крутым подбородком и толстыми губами.