Каков бы он ни был по его значению в литературе, но по характеру это был настоящий литератор, которому, кроме того, что делается в литературе,
все трын-трава.
Неточные совпадения
— Трудно, Платон Михалыч, трудно! — говорил Хлобуев Платонову. — Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье!
Трын-трава бы это было
все, если бы был молод и один. Но когда
все эти невзгоды станут тебя ломать под старость, а под боком жена, пятеро детей, — сгрустнется, поневоле сгрустнется…
С тех пор, как грянула свобода,
Мне
все на свете
трын-трава.
Я правлю в год два Новых года
И два Христовых Рождества.
Маша. Мне кажется, человек должен быть верующим пли должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе… Или знать, для чего живешь, или же
все пустяки,
трын-трава.
Брр! Дрожь меня по жилам пробирает!
Ведь, право, ничему не верит он,
Все для него лишь
трын-трава да дудки,
А на меня могильный холод веет,
И чудится мне, будто меж гробниц
Уже какой-то странный ходит шепот.
Ух, страшно здесь! Уйду я за ограду!
Припадок обыкновенно кончался тем, что Мартын Петрович начнет посвистывать — и вдруг громогласным голосом прикажет заложить себе дрожки и покатит куда-нибудь по соседству, не без удали потрясая свободной рукою над козырьком картуза, как бы желая сказать, что нам, мол, теперь
всё —
трын-трава!
Жажда встречи,
Клятвы, речи —
Все на свете
Трын-трава…
— N'enfourchons pas le dada! [Не будем садиться на своих коньков! (фр.).] — взвизгнул князь. — Мне
все это теперь
трын-трава!.. Довольно прений. Вот и я здесь непомерно запоздал.
Дворовый человек (Резинкину). Что-с шарманка?
Трын-трава!.. Прогоните их… Я вам доложу, Александр Парфеныч, какой лихой табор цыган прикатил сюда… здесь внизу и остановились. Просто — браво! А Наташа у них, я вам доложу — мое почтение… деликатес! Ни одной горничной такой смазливой в городе нет. Как заноет да зальется, что твой соловей в собранском трактире! Так жилки
все и трясутся.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы, и что, как и во
всем, чтò происходило в то время в России, заметна была какая-то особенная размашистость — море по колено,
трын-трава всё в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.