Банкир на мушке

Николай Якушев, 2004

Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Не проболтайся любовница банкира Шапошникова своей подруге Марине о том, что тот привезет ей в день рождения пятьдесят тысяч баксов, была бы она жива и здорова. И банкир не получил бы в живот порцию картечи! Марина безо всякой задней мысли поведала о деньгах своему любовнику Николаю, а тот оказался членом банды отморозков. Дальше – больше… Марина попадает в больницу, а Николай собирается ее убить, как важную свидетельницу. Но когда оперативник Дынин захватывает преступника, его бывшие «кореша» во главе с неким Чемпионом хотят уничтожить уже самого Николая. Они берут в заложники пациентов и персонал больницы, а Дынин практически в одиночку выходит против целой банды…

Глава 4

Верно говорят, что смерть всех равняет. Голыми мы в этот мир приходим, так и уходим. Ничего с собой не прихватишь — ни парчи, ни золота, ни хором каменных. Как бы еще и в убытке не остаться. Кончить жизнь, как, например, Лидка Козлова кончила, — это и врагу не пожелаешь.

Уже девять дней прошло с похорон, а Марина до сих пор в себя прийти не могла. Еще бы, как-никак они с Лидкой были лучшими подругами и, хотя в последнее время встречались нечасто, отношения сохраняли. Когда дружишь с пятого класса, это все-таки что-то значит.

Конечно, жизнь их все равно развела бы. Лидка свой счастливый билетик вытащила. Другое дело, что недолгое ее счастье было, но это кому что на роду написано. А вообще ей везло — не в пример Маринке. Это надо же — отхватить такого любовника, первого банкира в городе! Но у Лидки на это всегда нюх был просто звериный! И манеры у нее откуда-то появлялись такие, будто она всю жизнь по столичным тусовкам ошивалась. Ну, и внешность. То ли от природы, то ли секрет она какой знала, но в свои тридцать с малюсеньким хвостиком Лидка умудрялась так выглядеть, что больше двадцати пяти ей никто не давал. Разве что по утрам, спозаранку, когда не перед кем напрягаться, все эти синяки и шрамы, которых за три десятка от души нахватаешь, как ни береги себя, вот тогда все они, может, и вылезали из нее, как шило из мешка. Но в такие минуты Лидка до себя никого не допускала, разве что Маринку, и то не каждый раз.

Одним словом, фартило ей, не то что подруге. Маринка-то выше мастера в зачуханном салоне красоты не пошла. Целый день на ногах, от этого у самой красоты не прибавилось. Да и денег тоже. Какие это деньги — смех, а не деньги, особенно если сравнить с тем, что Лидка имела.

Этот банкир и квартиру ей обставил, и кольца дарил, и тряпки парижские. Бывало, и наличные подкидывал — за один раз столько, что Маринке целых полгода нужно в своей «Короне» крутиться, чтобы такую сумму заработать. А перед самой смертью вообще пообещал в подарок пятьдесят штук баксов! Целое богатство. Маринка и представить себе не могла таких денег. Ей-то с мужиками не везло напрочь. Почему-то ей попадались только такие, которые все норовили за ее счет проехаться. Два мужа было — и оба пьяницы несусветные. Потом-то она поняла, что ей лучше одной жить, так проще. Приходящие мужики тоже все больше никудышные попадались, но эти хоть из дома не тащили, а в случае чего Маринка с ними не церемонилась. Прибыли только с них не было никакой, так, развлечение. Как ни крути, а совсем без мужика не получается. Говорят, на Западе искусственных мужиков придумали, вибраторы всякие, но до такой пошлости Маринка опуститься не могла, хотя любопытно было бы взглянуть хоть одним глазком на заморские чудеса.

В общем, судьба у них с подругой сложилась — небо и земля. Правда, это еще как посмотреть. Она худо-бедно, а живет еще, а Лидку в землю закопали. И что интересно, только ее грешная душа отлетела, и стала она никому не нужна. И похороны вышли какие-то торопливые и совсем не пышные — хоронила-то одна старая мать да еще кой-какая родня, а из этих, из крутых, и не помог никто. Ни копейки не дали. Маринка так и не узнала, получила Лидка перед смертью свои пятьдесят тысяч или нет.

Может, и получила — порадовалась напоследок. Только к утру от этих баксов и следа не осталось. То ли убийцы взяли, то ли милиция прибрала. А может, и сам Шапошников назад их потребовал, он ведь живой остался, ему теперь нужнее.

В общем, закончила свой жизненный путь Лидка, страшно закончила. Обиднее всего, что не по своей вине. Просто прислонилась к этому богатенькому, а не подумала, что живут они по волчьим законам и грызут друг друга как волки. Бешеные деньги без крови, видать, не даются. Вот и угодила Лидка в самую разборку. И умерла, как в насмешку, в свой день рождения. Ровно тридцать один прожила — день в день, будто нарочно подгадала.

Марина на похоронах была, а на поминки не пошла — не смогла. Хотелось одной побыть. Скверно и пусто было у нее на душе, гадко, как на проселочной дороге в осеннюю слякоть. А еще Марине было стыдно, что горюет она не о подруге, а о себе, оказывается. Никому бы она в этом не призналась, а себе врать не хотела.

Лидке-то теперь все трын-трава. Покой и забвение. И не состарится она уже никогда, теперь ей ничего не страшно. Глупо, но Маринка опять ей как будто завидовала.

Ей-то еще жить, а что впереди? Распухшие ноги, морщины, расплывшаяся фигура, потускневшие волосы. Осточертевшая работа и водочка по выходным. И одиночество, что день ото дня все беспросветнее, и страх смерти пополам с горечью, что такая бестолковая вышла жизнь…

Со смертью подруги одиночество уже всерьез напомнило о себе. О семье хотелось бы помечтать, да что-то не получалось. Маринка, хоть и любила выпить, на жизнь смотрела трезво. Кому она нужна — цветок в пыли? Просто переспать — и то желающих не найти. Мужики в последние годы как-то помельчали, поредели и больше норовили при случае забраться в пивную, а не бабе под юбку.

Последний Маринкин хахаль не из таких был, но тоже с прибабахом. Правда, выбирать-то ей особо и не из кого было. А этот хотя бы не жмот был — денег не жалел, продукты покупал, водку самую лучшую, иногда подарки дарил. Не такие, как банкир, но тоже не мелочь какую-то, один раз даже цепочку Маринке купил золотую. Пил крепко, но головы не терял, держался как штык. И в любви был большой мастер, а за это женщина многое простить может. Одно плохо — редкий он у нее гость был. Заходил когда вздумается и всегда неожиданно. И так же неожиданно исчезал. На расспросы отвечал односложно — дела. Вроде бы работал он в автосервисе — так он говорил, но Маринка в этом сильно сомневалась. У тех, кто с моторами возится, руки вечно словно мазутом измазаны, дочиста не ототрешь, а у этого даже под ногтями всегда чисто, как у доцента. Хотя ладони и грубые, все в каменных мозолях. Да и мускулатура у него такая, что закачаешься. Не Шварценеггер, конечно, но что-то вроде этого.

Познакомились они случайно, на какой-то шумной свадьбе, куда Маринка и попала-то нежданно-негаданно, просто затащила одна подруга. Никого, кроме нее, там Маринка не знала, а этот подсел сам, представился Николаем, а минут через пять без всяких предисловий предложил отправиться к ней домой. Маринка опешила, но отказать почему-то не смогла.

С тех пор и пошло. Маринка, кажется, даже начала привыкать к этому странному неразговорчивому мужику, который хотя и оказался моложе ее на два года, но выглядел даже старше, настолько он был всегда серьезен и уверен в себе.

Николай никогда на эту тему не говорил, но при нем Маринка уже не рисковала встречаться с другими мужчинами. И это несмотря на то, что Николай иногда исчезал из ее жизни на три-четыре недели, а появляясь, даже не считал нужным что-то объяснять.

В каком-то смысле Маринка даже чувствовала себя с ним как за каменной стеной, таким он казался непрошибаемым и сильным. Николай ни разу ее не обидел, что тоже было для Маринки немного удивительно. В этом была неведомая ей прелесть новизны. Правда, она не давала для этого поводов, но прежние ее дружки и в поводах не нуждались.

Иногда Маринка даже позволяла себе изливать в присутствии Николая душу, делилась сомнениями и мечтами. Обычно это происходило после бурных любовных упражнений и давало ей иллюзию общения, родства душ. Николай выслушивал ее терпеливо, никогда не перебивал, но редко подхватывал разговор. Он вообще не любил трепать языком. Однажды Маринка даже набралась смелости и спросила Николая, не работает ли он в каких-нибудь спецслужбах. В душе она уже не сомневалась в этом.

Тогда она впервые услышала, как Николай смеется. Почему-то ее вопрос страшно развеселил его. Он смеялся минут пять, она даже слегка обиделась. А Николай, заметив это, ласково потрепал ее по обнаженному плечу и проговорил:

— Ты думаешь, если баба работает на панели, то она непременно скажет об этом мужу?

Что он имел в виду, Маринка так до конца и не поняла, но подозрения насчет того, что Николай фээсбэшник или того хлеще, еще больше в ней укрепились. Это все объясняло — и его долгие отлучки, и постоянное молчание, и ощущение силы, которое столь явственно от него исходило.

Теперь вот он опять пропал, а Маринке без него было совсем тошно. А ведь Николай не мог не знать про жуткое убийство, об этом гудел весь город. И о том, что Лидка — лучшая ее подруга, он тоже знал. Маринка сама ему рассказала в хорошую минуту.

Намекнула, что завидует белой завистью. Намекнула с расчетом, а вдруг это наведет Николая на мысль о браке. Правда, пример был не совсем удачным — Шапошников был Лидке далеко не мужем, но в своих рассказах Маринка представляла его так, что получалось, будто почти и муж. И про пятьдесят тысяч выложила для эффекта, Лидка ей заранее похвасталась.

Николай выслушал хладнокровно, но выспросил все до тонкостей — и где Лидка живет, и когда у нее день рождения, и пригласила ли она Маринку отмечать знаменательную дату. Это у Маринки было самым больным местом — ясно было, что за одним столом с Лидкиным банкиром ей не сидеть. Дружба дружбой, а табачок врозь. Просто она собиралась на следующий день забежать — поздравить и подарить какую-нибудь безделушку, неважно какую. Чем она могла удивить подругу, которая запросто загребает по пятьдесят тысяч?

Вот и забежала. Этот день, шестнадцатое августа, она до самой смерти не забудет. Хорошо еще, она не видела всего. Говорят, там такое творилось! Мужики не выдерживали. Какого-то мента, рассказывают, прямо вырвало, как он все это увидел. Бедной Лидке просто полголовы снесли, будто из пушки стреляли, и ничегошеньки не осталось от ее красоты и молодости.

Но Маринка, к счастью, этого так и не увидела. Она видела только, как трупы выносили, простынями накрытые. И темное пятно крови на асфальте перед входом. А внутрь ее не пустили, там ментов было море, да она и не рвалась.

Ей вообще в ту минуту сделалось так плохо, что Маринка подумала: «Сейчас и меня — под белой простыней, за компанию». Голова закружилась, руки-ноги отнялись, язык — чудом она там не рухнула. Спасибо, какой-то пожилой мужчина помог, накапал корвалола, заставил выпить, тогда чуть полегче стало. Забавный мужичок, обстоятельный — это же надо, всегда при себе корвалол носить, стаканчик. Когда Маринка отошла чуть-чуть, на нее вдруг такой смех напал, самой страшно стало. Хохотала до икоты, пополам со слезами.

А после похорон то же самое было. Опять язык отказал, и ноги как ватные сделались, а в глазах мошки какие-то запрыгали, искорки. Маринка решила, что умирает, переполошила соседей. Но в тот раз быстро отпустило.

По-настоящему скрутило ее вчера, на работе. Это уж, как говорится, получился полный абзац. Только что в руках у нее были золотистые волосы очередной клиентки, расческа, тускло посверкивало зеркало, шумел фен — и вдруг чернота, провал, а потом, как из-под земли, стали возвращаться какие-то крики, пятна, какая-то вода текла по ее лицу…

Сослуживцы вызвали «Скорую». Нестарый внимательный мужчина-врач осмотрел Маринку в подсобке, решительно выставив оттуда сгорающих от любопытства товарок.

Маринка, запинаясь и путая слова, отвечала на вопросы, покорно раздевалась-одевалась, дрожащими пальцами подолгу нащупывала застежки, подставляла доктору то руку, то ногу, то высовывала язык, то пыталась с закрытыми глазами попасть пальцем в кончик носа — делала все, что ее просили. Всю ее обслушав и ощупав, врач сильно нахмурился и сказал:

— Знаете, лично я пока ничего угрожающего не вижу… Скорее всего дело тут в нарушениях чисто функционального характера… У вас, видимо, чересчур лабильная нервная система… Но, поскольку вы говорите, что уже лежали с подобными симптомами в неврологическом отделении, я нахожу целесообразным предложить вам госпитализацию!

Маринка и в самом деле, несмотря на то, что была еще далеко не старуха, уже успела побывать в больнице. Десять дней отлежала. Случилось это года четыре назад. И тогда ее голова подвела, видно, голова была самым слабым ее местом. Но тогда у Маринки были причины. Полоса пошла — сплошные стрессы и на работе, и в личной жизни. С мужчиной рассталась, к которому испытывала чувства, отец тяжело заболел, да и сама она, правду сказать, здорово тогда злоупотребляла по части алкоголя. Лечилась, так сказать, от стресса.

В больнице ее быстро поставили на ноги и посоветовали впредь меньше волноваться, бывать на свежем воздухе и не увлекаться горячительными напитками. Со стороны всегда хорошо советовать.

Однако напугалась тогда Маринка сильно и первое время к советам прислушивалась. Но это только в кино все получается гладко и заканчивается свадьбой. В жизни, наоборот, все валится из рук.

Маринке было ужасно стыдно, что она так расклеилась, что подруги по работе смотрят на нее как на инвалидку какую-нибудь, но в душе опять проснулся невыносимый страх, который нельзя было унять никакими разговорами. И она согласилась поехать в больницу.

Маше Барановой ключи от квартиры оставила, попросила, чтобы та домой к ней съездила, что нужно для больницы собрала — бельишко, зубную щетку, деньги, теперь без денег лечиться пустой номер, и распрощалась. Настроение у нее такое было, будто никогда уже сюда не вернется.

А когда Маринку доставили в приемный покой, она уже чувствовала себя почти здоровой, только слабость небольшая осталась. Впору назад идти. Но теперь ей было совестно, что из-за нее занятые люди теряли время, и она не стала их разочаровывать. «Пусть уж все идет как идет», — подумала она.

Врач «Скорой» передал ее с рук на руки какой-то противной врачихе — толстой и крикливой, с тяжелым равнодушным взглядом. Едва посмотрев на Маринку, она сердито велела ей ждать на диванчике.

— Сначала закончу с черепно-мозговой, — сурово заявила она.

Маринка послушно присела на засаленный диван и через приоткрытую дверь наблюдала за тем, что происходит в приемном покое. Кроме злой врачихи, там присутствовали еще медсестра, некрасивая крупная девушка, ровесница Маринки, и косоглазая, передвигающаяся вперевалку санитарка. Еще там сидел длинный жилистый мужик, голова которого была замотана окровавленным бинтом. Он на что-то злился, стучал кулаком по столу и обзывал врачей коновалами.

— Ведите себя прилично, мужчина! — презрительно отвечала ему противная врачиха. — Не я вас по голове рессорой ударила!

Но тот продолжал буйствовать, будто придерживался иного мнения. Так продолжалось до тех пор, пока в приемную не заглянул новый доктор — молодой, высокий, с веселыми глазами и спортивным ежиком на голове.

— Вот, Дмитрий Иванович, посмотрите, — обратилась к нему толстая врачиха. — К вам в отделение? А то он уже тут скандалит… Такой нервный мужчина!..

— А что тут у нас, Анастасия Степановна? — с интересом спросил молодой человек, подходя к столу и одним глазом заглядывая в журнал. — Так! Рессорой, значит? Травматолог смотрел? — И тут же задал вопрос мужчине: — Сознание теряли?

— А мне откуда знать, чего я терял? — мрачно ответил травмированный. — В глазах потемнело — и все! Вы лечить-то будете или так разговоры и будем разговаривать? — он опять начинал заводиться.

Конец ознакомительного фрагмента.