Неточные совпадения
— Я знаю, что я —
враг всему миру, — пролепетал было я (или что-то в этом
роде), но, оглянувшись еще раз, я с вызовом посмотрел на Версилова.
Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто спознается с Басаврюком, станет считать за католика,
врага Христовой церкви и всего человеческого
рода.
Итак, вместо того чтобы провесть, соблазнить и одурачить других,
враг человеческого
рода был сам одурачен.
Род всегда представлялся мне
врагом и поработителем личности.
Лживость, лукавство, трусость, малодушие, наушничество, кражи, всякого
рода тайные пороки — вот арсенал, который выставляет приниженное население или, по крайней мере, громадная часть его, против начальников и надзирателей, которых оно не уважает, боится и считает своими
врагами.
Я, тут бывший, наверно помню, что она до того уже, наконец, дошла, что считала его чем-то вроде жениха своего, не смеющего ее «похитить» единственно потому, что у него много
врагов и семейных препятствий или что-то в этом
роде.
И как это в жизни все происходит роковым образом: прижало человека к стене, а тут
враг человеческого
рода в лице Порфирыча и подкатится горошком.
Впрочем, на прощанье, когда о. Крискент провожал Татьяну Власьевну в переднюю, он переменил тон и заговорил о тленности всего земного и человеческой гордости, об искушениях
врага человеческого
рода и слабости человека.
Княгиня умела держаться скромно и благородно даже по отношению к падшим
врагам своего
рода: в то же самое время, когда в Петербурге злословили графиню Прасковью Ивановну Шереметеву, бывший французский посланник при русском дворе, граф Нельи, описал за границею князя Платона Зубова, к которому свекор княгини, князь Яков Протозанов, «в дом не ездил, а кланялся только для courtoisie [вежливости (франц.).]».
Мы трудные с тобою времена
Проходим, сын. Предвидеть мы не можем,
Какой борьба приимет оборот
С
врагом Руси. Мои слабеют силы;
Престол мой нов; опасна смерть моя
Для нашего теперь была бы
рода;
Предупредить волненья мы должны.
Я положил: торжественною клятвой
Связать бояр в их верности тебе.
Сегодня, сын, тебя венчать на царство
Я положил!
Но, старый
враг, не дремлет сатана!
Услышал он, шатаясь в белом свете,
Что бог имел еврейку на примете,
Красавицу, которая должна
Спасти наш
род от вечной муки ада.
Лукавому великая досада —
Хлопочет он. Всевышний между тем
На небесах сидел в уныньи сладком,
Весь мир забыл, не правил он ничем —
И без него всё шло своим порядком.
«Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь адамов
род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули.
Не стыдно ли?»
«Попы вас обманули,
И Еву я не погубил, а спас!»
«Cпас! от кого?»
«От бога»
«
Враг опасный!»
«Он был влюблен...
— Правдой, значит, обмолвился злочестивый язык еретика,
врага Божия, — сказал Стуколов. — Ину пору и это бывает. Сам бес, когда захочет человека в сети уловить, праведное слово иной раз молвит. И корчится сам, и в три погибели от правды-то его гнет, а все-таки ее вымолвит. И трепещет, а сказывает. Таков уже проклятый их
род!..
Жандармы прогресса и будочники нигилизма открыто провозглашали ультиматум такого
рода: «кто не с нами — того мы обязаны уничтожить, смешать с грязью, заклеймить как
врага человечества.
— Все, что ни делается тайного, злого, нечистого в мире, — говорил между прочим батюшка, — все будет явно, все узнается, выплывет рано или поздно наружу. Остерегайтесь же зла, сторонитесь дурных поступков, знайте, что все дурное идет от дьявола, этого прелестника
рода человеческого… Он злой гений всего живущего, он сеет разруху, ненависть, гнев, зависть, преступление. Берегитесь этого
врага. Велика сила его…
Боже Сильный, Ты спасаешь нас от злобы и
враговИ народ свой сохраняешь от злых бед и злых оков,
И твоей великой славой осчастливлен весь народ.
Боже Сильный! Боже Правый! Сохрани Ты сербский
род.
Я не любила
Родам за ее чрезмерную привязанность к моему
врагу Юлико, с которым она, взапуски с Андро, нянчилась, как с коронованным принцем. Я передернула плечами (эту привычку я переняла от отца) и стала медленно подниматься в комнаты бабушки.
Приступая к делу, мы с Клестовым не скрывали от себя тех трудностей, которые нам предстоят в связи с составом Нашего товарищества. Большинство московских писателей, его составлявших, были типические москвичи того времени — «милые человеки», не считающие возможным обижать других милых человеков, очень ко всему «терпимые»,
враги всяких «крайностей», розово-либеральные, впрочем, считавшие себя носителями всякого
рода «славных традиций».
— Я отравил ее существование, обесславил, по ее понятиям,
род Лихаревых, причинил ей столько зла, сколько может причинить злейший
враг, и — что же?
Сестренцевич умел, однако, своею твердостью сдерживать подобного
рода попытки, и тогда
враги его стали ловить каждое его слово и стараться каждое его разумное и основательное распоряжение выказать протестом против воли государя.
— Как это сделалось, боже мой! — говорил он. — Мог ли я подумать?.. Друг мой, благороднейший друг! Зачем вы ранее не открылись мне? зачем вы так долго играли роль моего
врага, и я не мог вас достойно оценить? Сколько унижений разного
рода, сколько оскорблений от меня претерпели!
Из могилы подам голос, что я был
враг Нарышкиным и друг Милославским не словом, а делом; что я в царстве Петра основал свое царство, враждебное ему более свейского [Свейское — шведское.]; что эта вражда к нему и
роду его не умерла со мною и с моим народом; что я засеял ее глубоко от моря Ледовитого до Хвалынского [Хвалынское море — имеется в виду Каспийское море.], от Сибири до Литвы, не на одно, на несколько десятков поколений.
Научная общеобязательность, как и юридическая, есть взаимное обязывание
врагов к принятию минимальной истины, поддерживающей единство
рода человеческого.
Но надежды не подавал, угадывая неодолимые препятствия в ненависти воеводы к немцу, из
рода заклятых
врагов его, хотя бы этот немец и принял русскую веру.
Прибавить надо, что Денисов всячески старался питать во мне ненависть к
роду Нарышкиных, которого он был заклятый
враг по связям своим с Милославскими.
— Успокойся, дитя мое, успокойся совершенно… Твой единственный
враг — этот изверг
рода человеческого — обезоружен, ты много выстрадала за последние годы, но ты будешь и вознаграждена за это… Отныне я беру тебя под свое покровительство и сделаю тебя счастливою.
«Побеждая повсюду и во всю жизнь вашу
врагов отечества, недоставало вам еще одного
рода славы: преодолеть самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их злобою и завистью против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности моей и ставя на высшую степень чести, за геройство предоставленную, уверен, что возвожу на оную знаменитейшего полководца сего и других времен».
Он бросит ему свою славу в лицо: это своего
рода пощечина для
врага.
Мы так пропустили мимо ушей и забыли всё то, что он сказал нам о нашей жизни — о том, что не только убивать, но гневаться нельзя на другого человека, что нельзя защищаться, а надо подставлять щеку, что надо любить
врагов, — что нам теперь, привыкшим называть людей, посвятивших свою жизнь убийству, — христолюбивым воинством, привыкшим слушать молитвы, обращенные ко Христу о победе над
врагами, славу и гордость свою полагающим в убийстве, в некоторого
рода святыню возведшим символ убийства, шпагу, так что человек без этого символа, — без ножа, — это осрамленный человек, что нам теперь кажется, что Христос не запретил войны, что если бы он запрещал, он бы сказал это яснее.
Суждение о том, что
род человеческий прекратится, если люди всеми силами будут стремиться к целомудрию, подобно тому, которое сделали бы (да и делают), что
род человеческий погибнет, если люди, вместо борьбы за существование, будут всеми силами стремиться к осуществлению любви к друзьям, к
врагам, ко всему живущему. Суждения такие вытекают из непонимания различия двух приемов нравственного руководства.
— В том-то и дело, — смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. — Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и
врагу человеческого
рода».
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угащивала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против
врага человеческого
рода.
С тех пор, как смерть смежила вежди и восторженные уста батюшки Мины Силыча, в Старом Городе не было человека, который пользовался бы такою популярностью, какою пользуется там в это время очень скромный человек, обработавший бесплодную почву ныне плодоносного городского острова. Человек этот происходил от колена самых яростнейших
врагов Кочетова, от колена купца Деева; но не
род и не порода, а жизнь этого человека и его история дали ему его настоящую известность.
Наслушался от перехожих старцев и сам в книгах начитался, что женская лепота горше всякого другого соблазна, что самых строгих подвижников
враг человеческого
рода, диавол, всегда иский кого поглотити, уловляет в геенские сети женской греховной красотою.