Неточные совпадения
Думал ли я видеть тебя, Ремень?» И витязи, собравшиеся со всего разгульного
мира восточной России, целовались взаимно; и тут понеслись вопросы: «А что Касьян?
Война
мира славянского и
мира германского не есть только столкновение вооруженных сил на полях битвы; она глубже, это — духовная война, борьба за господство разного духа в
мире, столкновение и переплетение
восточного и западного христианского
мира.
Она стоит в центре
восточного и западного
миров и может быть определена, как Востоко-Запад.
Практическая жизненная программа для России может быть сосредоточена лишь вокруг проблемы Востока и Запада, может быть связана лишь с уготовлением себя к тому часу истории, в который столкновение
восточного и западного
мира приведет к разрешению судеб Церкви.
В самой природе
мира что-то изменилось после аскетического подвига
восточной христианской мистики;
мир подготовился к вселенскому пути воскресения.
Среди плавающих облаков дыма я заметил несколько физиономий, несомненно принадлежащих тузам финансового
мира, — физиономий, по носам которых можно было безошибочно заключить о
восточном их происхождении.
С войны Пепко вывез целый словарь пышных
восточных сравнений и любил теперь употреблять их к месту и не к месту. Углубившись в права, Пепко решительно позабыл целый
мир и с утра до ночи зубрил, наполняя воздух цитатами, статьями закона, датами, ссылками, распространенными толкованиями и определениями. Получалось что-то вроде мельницы, беспощадно моловшей булыжник и зерно науки. Он приводил меня в отчаяние своим зубрением.
Косвенное направление дождя и крепкий
восточный ветер плохо способствовали удачной ловле; но Глеб забрал в голову ехать на промысел, и уже ничто в
мире не в силах было заставить его изменить такому намерению.
Я прогорел, как говорится, дотла. На плечах у меня была довольно ветхая ополченка (воспоминание Севастопольской брани, которой я, впрочем, не видал, так как известие о
мире застало нас в один переход от Тулы; впоследствии эта самая ополченка была свидетельницей моих усилий по водворению начал
восточной цивилизации в северо-западных губерниях), на ногах соответствующие брюки. Затем, кроме голода и жажды — ничего!
Во-первых — г. Жеребцов издает свой опыт в 1858 году, вскоре после
восточной войны, парижского
мира и прочих обстоятельств, ожививших наши международные отношения и установивших у нас несколько новые отношения к Западу.
Когда бы Тирзу видел Соломон,
То верно б свой престол украсил ею, —
У ног ее и царство, и закон,
И славу позабыл бы… Но не смею
Вас уверять, затем, что не рожден
Владыкой, и не знаю, в низкой доле,
Как люди ценят вещи на престоле;
Но знаю только то, что Сашка мой
За целый
мир не отдал бы порой
Ее улыбку, щечки, брови, глазки,
Достойные любой
восточной сказки.
Вот непримиримое противоречие Запада и Востока. Именно это, рожденное отчаянием, своеобразие
восточной мысли и является одной из основных причин политического и социального застоя азиатских государств. Именно этой подавленностью личности, запутанностью ее, ее недоверием к силе разума, воли и объясняется мрачный хаос политической и экономической жизни Востока. На протяжении тысячелетий человек Востока был и все еще остается в массе своей «человеком не от
мира сего».
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он в снисхождении Своем становится бесконечно близок нам, есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое имманентное в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью в мистической литературе из
восточных церковных писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
В крайних формах
восточной аскезы, для которой человек и
мир есть сплошной грех, в кальвинизме с его пафосом могущества и славы Божьей и унижения человека как существа безнадежно греховного, даже в бартианстве (Бог — все, человек — ничто) мы видим незаметный переход дуализма (трансцендентная бездна между человеком и Богом) в монизм, в пантеизм, основанный не на обоготворении человека и
мира, а на унижении человека и
мира.
Они знали, что последний, несмотря на то, что был католическим епископом, далеко не разделял их проекта соединения
восточной и западной церквей под властью папы, а напротив, желал придать полную самостоятельность католической церкви в России под властью местного епископа и заявлял, что «папская власть над всем католическим
миром обязана своим происхождением только крайнему и глубокому невежеству средних веков, когда многие из латинских епископов не умели даже писать».
Ибо то лишь есть культура, что кровно связано с
миром греко-римским, с античными истоками и с церковью западной или
восточной, получившей преемство от античной культуры.