Неточные совпадения
Донесено было, что приговор над отставным
капитаном Савельцевым не мог быть приведен в исполнение, так как осужденный
волею Божией помре. Покойный «болярин» остался в своем родовом гнезде и отныне начал влачить жалкое существование под именем дворового Потапа Матвеева.
Капитан был человек добрый, но время было тревожное, предрассветное, когда мрак как будто еще сгущается и призраки ночи мечутся в предчувствии скорого петушиного крика… Ходили темные слухи о
воле, и в крестьянскую массу они проникали еще более смутные, неправдоподобные, фантастичные…
Едва возы, скрипя, поравнялись с широкими воротами клуни, эти ворота внезапно открылись,
капитан с людьми выскочил из засады и, похватав лошадей и
волов, — завернул возы в клуню.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся
капитаном» (мой дядя был штабс —
капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный
капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а
волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов
капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его
воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Комната мне нравилась, и я ничего не имел против нее, но я имел много против
капитана; мне его предупредительность была не по нутру, а главное, мне было чрезвычайно неприятно, что все это сделалось без моей
воли.
— Так что ж? — сказал хладнокровно
капитан Зарядьев, который, опорожнив глубокую тарелку с вареным картофелем, закурил спокойно свою корневую трубку. — Оно и кстати: о спажинках на святой Руси и
волею постятся.
— То есть
воля пана, — ответил он, пожимая плечами. — Я был очень доволен вами, милостивый государь. Я рад, когда в моем отеле проживают прекрасные, образованные люди… Пан друг также художник? — спросил он, обращаясь ко мне с вторичным и весьма изящным поклоном. — Рекомендую себя:
капитан Грум-Скжебицкий, старый солдат.
— У нас их, господа, не было по нашей доброй
воле, но теперь не будет по закону! — сказал
капитан.
— Я
капитан,
воля моя; по-мо́ему, рано еще ворочаться, — подхватил Петр Степаныч.
Нет,
воля ваша, я не способен на это, господин
капитан.
Прадед графа Аракчеева, Степан, умер
капитаном, служа в армейских полках; дед, Андрей, был убит в турецком походе Миниха, армейским поручиком, а отец его, тоже Андрей, служил в гвардии, в Преображенском полку, и воспользовавшись милостивым манифестом 18 февраля 1762 года, по которому на
волю дворян представлялось служить или не служить, вышел в отставку в чине поручика и удалился в свое небольшое поместье в 20 душ крестьян, которые при разделах пришлись в его долю из жалованного предку наследия, в тогдашнем Вышневолоцком уезде Тверской губернии.