Неточные совпадения
Варвара сидела у борта, держась руками за перила, упираясь
на руки подбородком,
голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые
волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
Он очень удивился, когда Самгин рассказал ему о радении, нахмурил брови, ежовые
волосы на голове его
пошевелились.
Он еще более растрепался, сбросил пиджак, расстегнул ворот голубой сатиновой рубашки, обмахивался салфеткой, и сероватые клочья
волос на голове его забавно
шевелились.
Но отчего же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смея
пошевелиться, и отчего
волосы щетиною поднялись
на его
голове?
Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У приговоренных от ужаса лица желтые и
шевелятся волосы на голове. Чиновник читает приговор, дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник в черной ризе дает всем девяти поцеловать крест и шепчет, обращаясь к начальнику округа...
Теперешний Стрепетов был не похож
на Стрепетова, сидевшего вчера
на лавочке бульвара. Он был суров и гневен. Умный лоб его морщился, брови сдвигались, он шевелил своими большими губами и грозно смотрел в сторону из-под нависших бровей. Даже белый стог
волос на его
голове как будто двигался и
шевелился.
Скорее — за стол. Развернул свои записи, взял перо — чтобы они нашли меня за этой работой
на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый
волос на голове живой, отдельный и
шевелится: «А что, если возьмут и прочтут хотя бы одну страницу — из этих, из последних?»
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по
голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы,
волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел
на хорошо знакомые ему ворота,
на жидкий фруктовый сад за ними и
на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Шёл к зеркалу и, взглянув
на себя, угрюмо отступал прочь, сердце замирало, из него дымом поднимались в
голову мысли о близком конце дней, эти мысли мертвили мозг, от них было холодно костям, седые, поредевшие
волосы тихонько
шевелились.
Едва заметно было, что он переводит дух; казалось, ни один
волос не
пошевелился на голове его во все время, как он прислушивался к свисту.
У стены, заросшей виноградом,
на камнях, как
на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта
голова, и, четко выступая
на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти,
шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных
волос, завитых в мелкие кольца, точно
волосы негра.
Перед ним стоял с лампой в руке маленький старичок, одетый в тяжёлый, широкий, малинового цвета халат. Череп у него был почти
голый,
на подбородке беспокойно тряслась коротенькая, жидкая, серая бородка. Он смотрел в лицо Ильи, его острые, светлые глазки ехидно сверкали, верхняя губа, с жёсткими
волосами на ней,
шевелилась. И лампа тряслась в сухой, тёмной руке его.
Губы её, распухшие от укусов, почти не
шевелились, и слова шли как будто не из горла, а из опустившегося к ногам живота, безобразно вздутого, готового лопнуть. Посиневшее лицо тоже вздулось; она дышала, как уставшая собака, и так же высовывала опухший, изжёванный язык, хватала
волосы на голове, тянула их, рвала и всё рычала, выла, убеждая, одолевая кого-то, кто не хотел или не мог уступить ей...
Собрав силы, я приподнялся и увидел ее лицо. Глаза ее были закрыты, и она была неподвижна. Я чувствовал, как
волосы шевелятся на моей
голове. Я хотел бы лишиться сознания. Я упал к ней
на грудь и покрывал поцелуями это лицо, полчаса тому назад полное жизни и счастья, доверчиво прижимавшееся к моей груди. Теперь оно было неподвижно и строго; маленькая ранка над глазом уже не сочилась кровью. Она была мертва.
Мы с Мухоедовым долго и совершенно безмолвно любовались этой оригинальной картиной, в которой свет и тени создавали причудливые образы и нагоняли в душу целый рой полузабытых воспоминаний, знакомых лиц, давно пережитых желаний и юношеских грез; Мухоедов сидел с опущенной
головой, длинные
волосы падали ему
на лоб, папироса давно потухла, но он точно боялся
пошевелиться, чтобы не нарушить обаяния весенней ночи.
Не могу я ни о чём спросить старика, жалко мне нарушить покой его ожидания смерти и боюсь я, как бы не спугнуть чего-то… Стою не
шевелясь. Сверху звон колокольный просачивается, колеблет
волосы на голове моей, и нестерпимо хочется мне, подняв
голову, в небеса взглянуть, но тьма тяжко сгибает выю мне, — не
шевелюсь.
Он говорил ровным дребезжавшим голосом, бесстрастным, как его тусклый взгляд, хотя, по-видимому, находился в состоянии оживления,
на какое только был способен. Долго еще шамкали и двигались бескровные губы,
голова шевелилась, даже полуседые
волосы, торчавшие из-под шапки, казалось, задорно подымаются, и среди невнятного шамканья слышалась все та же фраза...
Он, сурово и строго качая
головой, что-то шептал про себя; седые усы
шевелились, и ветер трепал ему
волосы на голове.
Я чувствую, как
шевелятся корни
волос на моей
голове.
Рука, которой она держалась за косяк двери, замерла;
волосы от ветра
шевелились на голове, а давно отвязавшаяся ставня упорно продолжала хлопать, с каждым разом повторяя: нет, нет, нет.
Я смотрю, не
шевелясь,
на Наташу, разглядываю ее, точно вижу в первый раз эти веселые серые глаза, пушистые светлые
волосы, ее хорошенькое личико избалованной девочки, и целый вихрь мыслей кружится в это время в моей
голове.
У стола,
на судейском месте, сидел худощавый старик отвратительной наружности: рыжие космы падали беспорядочно
на плеча,
голова его, вытянутая, иссохшая, имела форму лошадиной, обтянутой человеческой кожей, с глазами гиены, с ушами и ртом орангутана, расположенными так близко одни от другого, что, когда сильно двигались челюсти,
шевелились дружно и огромные уши и ежились рыжие
волосы.
Давно уже не припоминал я этих ужасных подробностей, почти стертых рукою времени; и теперь, восстановляя их перед потрясенными слушателями, не хотевшими верить, что такие ужасы возможны, я чувствовал, как бледнело мое лицо и
волосы шевелились на моей
голове. В тоске и гневе я поднялся с кресла и, выпрямившись во весь рост, воскликнул...