По сухому почти месту, где текла теперь целая река из-под вешняка, были заранее вколочены толстые невысокие колья; к этим кольям,
входя по пояс в воду, привязывали или надевали на них петлями морды и хвостуши; рыба, которая скатывалась вниз, увлекаемая стремлением воды, а еще более рыба, поднимавшаяся вверх по реке до самого вешняка, сбиваемая назад силою падающих волн, — попадала в морды и хвостуши.
Неточные совпадения
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и
вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти
по пояс на заливном месте.
Солнце уже спускалось к деревьям, когда они, побрякивая брусницами,
вошли в лесной овражек Машкина Верха. Трава была
по пояс в середине лощины, и нежная и мягкая, лопушистая, кое-где
по лесу пестреющая Иваном-да-Марьей.
Семья старовера состояла из его жены и 2 маленьких ребятишек. Женщина была одета в белую кофточку и пестрый сарафан, стянутый выше талии и поддерживаемый на плечах узкими проймами, располагавшимися на спине крестообразно. На голове у нее был надет платок, завязанный как кокошник. Когда мы
вошли, она поклонилась в
пояс низко, по-старинному.
Лихонин,
по ее словам, взял ее к себе только для того, чтобы увлечь, соблазнить, попользоваться, сколько хватит, ее глупостью, а потом бросить. А она, дура, сделалась и взаправду в него влюбимшись, а так как она его очень ревновала ко всем этим кудлатым в кожаных
поясах, то он и сделал подлость: нарочно подослал своего товарища, сговорился с ним, а тот начал обнимать Любку, а Васька
вошел, увидел и сделал большой скандал и выгнал Любку на улицу.
Поставил человек лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом сунул кнут себе за
пояс, с таким расчетом, чтобы люди видели, что это не бродяга или нищий волочится на ногах
по свету, а настоящий хозяин, со своей скотиной и телегой; потом
вошел в избу и сел на лавку ожидать, когда освободится за столом место.
Гаврила
вошел не один; с ним был дворовый парень, мальчик лет шестнадцати, прехорошенький собой, взятый во двор за красоту, как узнал я после. Звали его Фалалеем. Он был одет в какой-то особенный костюм, в красной шелковой рубашке, обшитой
по вороту позументом, с золотым галунным
поясом, в черных плисовых шароварах и в козловых сапожках, с красными отворотами. Этот костюм был затеей самой генеральши. Мальчик прегорько рыдал, и слезы одна за другой катились из больших голубых глаз его.
Масса эта, в огромной черной медвежьей шубе с широким воротником, спускавшимся до самого
пояса, с аршинными отворотами на доходивших до пола рукавах, в медвежьих сапогах и большой собольей шапке, —
вошла, рыкнула: «где?» и,
по безмолвному манию следовавшего за ним енота, прямо надвинулась на смотрителя: одно мгновение — что-то хлопнуло, и на полу, у ног медвежьей массы, закопошился смотритель.
Челибей уходит. Звон дворцовых колоколов.
Входят боярыни, в большом наряде,
по две в ряд. За ними царица Марья Григорьевна и царевна Ксения. Все кланяются им в
пояс. Они садятся
по обе стороны престола.
Петр Дмитрич, сердитый и на графа Алексея Петровича, и на гостей, и на самого себя, отводил теперь душу. Он бранил и графа, и гостей, и с досады на самого себя готов был высказывать и проповедовать, что угодно. Проводив гостя, он походил из угла в угол
по гостиной, прошелся
по столовой,
по коридору,
по кабинету, потом опять
по гостиной, и
вошел в спальню. Ольга Михайловна лежала на спине, укрытая одеялом только
по пояс (ей уже казалось жарко), и со злым лицом следила за мухой, которая стучала
по потолку.
Порой дорогу нам загораживала далеко вдавшаяся в реку отмель… Тогда Микеша
входил беззаботно в холодную воду, иногда
по пояс, и тащил лодку лямкой.
Сидя в бывшей Настиной светлице, молча глядела Манефа, как Фленушка с Устиньей Московкой укладывали пожитки ее в чемоданы. Вдруг распахнулась дверь из сеней и
вошел Патап Максимыч, одетый по-домашнему: в широкой рубахе из алого канауса, опоясанный шелковым
поясом, вытканным в подарок отцу покойницей Настей. Поглядел он на укладыванье, поглядел на Манефу, почесал слегка голову и молвил сестре...
Не успел Хвалынцев оглядеться, распустить дорожный ременной
пояс да заказать самовар, как к нему
вошли несколько мужиков и с поклонами остановились вдоль стены у дверей. Бороды
по большей части были сивые, почтенные.
Ермак Тимофеевич
вошел в сопровождении ее дяди и братьев и низко в
пояс поклонился сперва Ксении Яковлевне, а затем на обе стороны отвесил
по глубокому поклону и остальным присутствующим. Антиповна подала поднос молодой Строгановой. Ходуном заходил он в ее дрожащих от волнения руках, но она перемогла себя и подала налитый Домашей до краев вином кубок своему обрученному жениху.