Неточные совпадения
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел
в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала
в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй
вошел в его теплую подмывающую
волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его.
От дверей хлынула
волна, кто-то строго крикнул, и, наконец,
вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25,
в пиджаке, с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и
в белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше,
в синем платье с белыми кружевами и с цветком на голове.
В это время
в бухточку
вошла большая
волна и окатила плоский камень.
Я
вошел в состав редакции, хотя работал и
в конкурирующих изданиях: петербургских «Осколках», «Москве», «
Волне», «Зрителе» и «Развлечении».
В лодку, неизвестно как появившись на палубе,
вошла и села Фрези Грант, «Бегущая по
волнам».
Покушение неизвестных масок взбесить нас танцами за нашей спиной, причем не прекращались разные веселые бедствия, вроде закрывания сзади рукой глаз или изымания стула из-под привставшего человека, вместе с писком, треском, пальбой, топотом и чепуховыми выкриками, среди мелодий оркестров и яркого света, над которым, улыбаясь, неслась мраморная «Бегущая по
волнам», — все это
входило в наш разговор и определяло его.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг
волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел
в небо и
в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, —
вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя
в небо, — поплыл
в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских
волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Когда вы
входите, вся
в кружевах и
в прошивочках,
в гостиную, когда, сквозь эти кружева и прошивочки, вдруг блеснет
в глаза
волна…
По сухому почти месту, где текла теперь целая река из-под вешняка, были заранее вколочены толстые невысокие колья; к этим кольям,
входя по пояс
в воду, привязывали или надевали на них петлями морды и хвостуши; рыба, которая скатывалась вниз, увлекаемая стремлением воды, а еще более рыба, поднимавшаяся вверх по реке до самого вешняка, сбиваемая назад силою падающих
волн, — попадала
в морды и хвостуши.
Я не мог читать дальше. Какая-то большая
волна нахлынула на меня,
вошла в меня и почти лишила сознания. Я опустился на спинку кресла и, держа
в руках письмо, долго сидел, закрыв глаза и неподвижный, чувствуя только, как эта
волна шумела и бушевала
в моей душе.
Фортка закрывалась, звонкий воробьиный крик умирал так же внезапно, как и родился, но больные точно еще надеялись найти спрятанные отголоски его, торопливо
входили в палату, беспокойно оглядывали ее и жадно дышали расплывающимися
волнами свежего воздуха.
Мрачно ходил Марко Данилыч по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня
вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но нет того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно
волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж неделя, как нет», — думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется
в напрасных догадках.
Мы уже начали кушать, болтая о пустяках, когда
вошла Мария. Дверь,
в которую она
вошла, была за моею спиною, ее легкую поступь Я принял за шаги служанки, подававшей блюда, но Меня поразил носатый Топпи, сидевший напротив. Глаза его округлились, лицо покраснело, как от удушья, и по длинной шее
волной проплыл кадык и нырнул где-то за тугим пасторским воротничком. Конечно, Я подумал, что он подавился рыбьей костью, и воскликнул...
Вочеловечившийся, пришедний сверху, Я до сих пор только наполовину принял человека. Как
в чужую стихию, Я
вошел в человечность, но не погрузился
в нее весь: одной рукою Я еще держусь за мое Небо, и еще на поверхности
волн мои глаза. Она же приказывает, чтобы Я принял человека всего: только тот человек, кто сказал: никогда не убью себя, никогда сам не уйду из жизни. А бич? А проклятые рубцы на спице? А гордость?
Пара
входит на лестницу, другая пара опускается, и
в этом беспрестанном приливе и отливе редкая
волна, встав упрямо на дыбы, противится на миг силе ветра, ее стремящей;
в этом стаде, которое гонит бич прихоти, редко кто обнаруживает
в себе человека.
В доме начали просыпаться. Жизнь, со своею ежедневной сутолокой,
вошла в свою обыденную колею. Жизнь подобна многоводной реке, всегда ровно катящей свои
волны, хотя под ними ежедневно гибнет несколько жизней. Эта гибель для нее безразлична. Бревно и труп она с одинаковым равнодушием несет
в море. Море — это вечность.